Не ссорьтесь, девочки!

Она не выдержала, рассмеялась. Хоть он и циник, но все же обаятельный. Если бы он не говорил все время о сексе, с ним можно было бы подружиться.

— Извините меня, у меня здесь назначена встреча.

— С кем это?

Нонка загадочно улыбнулась и отправилась на поиски Шестаковича. Тот нашелся быстро, надо было просто идти на блеск. Слепил золотой пиджак, мерцала алмазная галстучная булавка, сверкал бриллиантовый перстень, сияли женщины, надеясь на его внимание.

— Здравствуйте, Борис Андреевич. Я не знаю, удастся ли нам поговорить. Здесь столько народу, — перекрикивала музыку и гул толпы Нонна.

— А я вот возьму сейчас и украду вас, — прокричал в ответ ректор и поцеловал Нонну в плечо. — В кабинет главного врача.

— А что, другого места нет?

Шестакович расстроился:

— Ну, я, конечно, мог встретиться с вами и завтра. Но зачем же ждать до завтра? Мне не терпится посмотреть то, что вы написали. И потом, провести вечер с такой талантливой и прекрасной женщиной… — лил патоку ловелас. — Все эти презентации — суета. Вы же понимаете, что я обязан на них появляться. Это часть моего имиджа.

Кабинет главврача Шестакович по-хозяйски открыл своим ключом.

— Ого! Да вы здесь как дома?!

— Положение обязывает. Не только женщина должна хорошо выглядеть. Скажу по секрету, — он переходит на таинственный шепот, — я частый гость в этой клинике. Проходите, пожалуйста, будьте моей гостьей.

— Буду, если просите.

Нонна протянула ректору папку со сценариями. Но тот ее даже не раскрыл. Он смотрел на женщину перед собой. И не то чтобы она ему нравилась… Он очень любил жену, хотя изменял ей и налево, и направо, и вдоль, и поперек. А с этой не покрутишь. Эту любить надо. А сердце его было занято. Но было еще одно обстоятельство, которое подталкивало Бориса Андреевича к активным действиям. Он ненавидел Дроздова. Эту его улыбочку, этот его понимающий взгляд, эти обидные фразочки: «Чем больше женщин, тем глубже комплекс неполноценности, Боря». Или вот еще: «Уважай свой член, Боря. Твой член — самый лучший твой друг!», а потом подумал и добавил: «Он — твой лучший пиарщик». На что намекает этот идиот? На то, что Боря Шестакович, маленький близорукий еврей, заработал себе всенародную славу половым путем? Слава — не желтуха, половым путем не распространяется. Он сам зарабатывал себе имя, по кирпичику, по бревнышку, по капле. А слабости? У каждого есть слабости. Да, он любил высоких блондинок. И что? Нонна не была блондинкой. Как не были блондинками ни любимая жена Бори Шестаковича, ни уважаемая мама. Но уж очень хотелось утереть нос Дроздову. Тот так на нее смотрел…

— Борис Андреевич, я подготовилась к нашей встрече, прочитав несколько ваших интервью и изучив прессу о вашем учебном заведении.

— Нонночка! Можно, я буду вас так называть? Дело в том, что мое учебное заведение в рекламе не нуждается. Про нас и так, как вы знаете, много пишут, а меня столько показывают по TV, — он так и сказал, «ти ви», — что жена говорит, даже если бы я остался на какой-нибудь тусовке навсегда, мой светлый образ еще очень нескоро стерся бы из ее памяти.

Он вдруг показался Нонне уставшим и от этого человечным. Звездная пыль слегка осыпалась, и даже золотой пиджак перестал слепить глаза.

— И этот, так сказать, клип мы сделаем в расчете на западную публику — пусть видят наши достижения. Нас ведь рвут на части. Нас хочет Гордон, нас хочет Познер. И мы это заслужили. Да…

И Нонна вдруг поняла — действительно, заслужили. Он мог бы сказать «Я заслужил», а вместо этого произнес «Мы заслужили». Почему-то ей не пришло в голову, что это «мы» адресовалось не к коллективу университета, а к одному только Шестаковичу. «Мы, Божьей милостью самодержец…»

— Понятно, — сказала Нонна. — Снимаем ролик в стенах вашего университета. Как можно больше прекрасных молодых лиц, прогулки по коридорам и аудиториям, профессора за работой…

— Мои ассистентки…

— Ваши ассистентки. Ну и, конечно, вы сами, дорогой Борис Андреевич. Надо, чтобы вы сказали несколько слов о своем детище. Когда я поднималась по лестнице, то присмотрела очень милый план — хороший вид из окна…

— Ну что вы, Нонночка, только не на лестнице, лестница — не место для человека моего положения.

— А как же парадные портреты?

Шестакович досадливо поморщился:

— Я же сказал, не надо на лестнице. У меня замечательный кабинет.

Нонна быстро и даже поспешно согласилась:

— Хорошо, не надо на лестнице, действительно, далась мне эта лестница. Музыку какую бы вы предпочли? Современную отечественную? Зарубежную? Может быть, русский рок?

— Что вы, дорогая. Только классика. Я, знаете ли, консерватор…

— Я учту это.

— Какая вы нежная…

Нонна напряглась под раздевающим взглядом Шестаковича.

— И податливая. Мягкая вся.

Снизу хорошо слышна какая-то классическая увертюра. Шестакович подходит к креслу, в которое вжалась Нонна, и останавливается перед ней.

— Если вы посмотрели сценарий, я пойду. А ваши замечания я учту.

Борис Андреевич поднимает Нонну за плечи и пробегает по ним пальцами.

— Спасибо, до свидания…

— Потанцуем?

Он кружит Нонну в вальсе, и она лепечет:

— Мне действительно надо идти.