Не стреляйте в рекламиста

- Господь простит, а Ольга не узнает, - пробормотала она. Ольга, Ефимина мама, как, впрочем, и папа, в это время пребывала на заводе. Береславский-старший командовал цехом, а она работала врачом в заводской санчасти: нормальная итээровская семья с неудачным распределением.

Нянька налила себе стакан, а пацану - полрюмочки, долив до краев чаем.

- Прости меня, грешную, - сказала она и выпила содержимое. Ефим тоже не заставил себя упрашивать. Ночь проспал хорошо, и наутро жизнь уже не казалась ему столь отвратительной.

Вспоминая этот случай, Береславский понимал, почему он ни разу в жизни так и не смог извлечь из своего сердца гневных филиппик по поводу отечественного пьянства. Жуткая жизнь и сладостный сон - притягательная сила алкоголя была прочувствована Ефимом с раннего детства.

Кунгуренко внимательно выслушал Ефима. Ничего не сказал, не выдал в ответ никаких своих страшных душевных тайн. Но понимать друг друга они стали лучше.

Он даже привел Ефима в секцию карате, что было доступно не всем. Береславский, откровенно говоря, так ничему и не научился. Лениво было бегать, прыгать. Но поучительный случай видел, причем опять при помощи неугомонного опера.

Сенсэй у них был тоненький, худенький. Как говорил Кунгуренко - струей перешибу! На спарринги аккуратно надевал щитки. Нелишняя предосторожность: тот же опер никак не мог поверить, что перед ним не враг, а спарринг-партнер. И махал своими кувалдами по-настоящему.

В тот день сенсэй щитки забыл. А Володя был не в духе и сражался особенно рьяно.

Если считать очки, то Кунгуренко не набрал ни одного. Все его удары купировались блоками сенсэя. Но уж больно мощны были удары! Один из них причинил сэнсэю нешуточную боль, и обычно терпеливый наставник на этот раз сорвался.

Щелчок кимоно хлопнул, как выстрел из "мелкашки". Кимоно щелкает - удар хороший. Маленький кулачок легонько коснулся могучей Володиной груди и... у колосса оказались глиняные ноги! Кунгуренко покачался и рухнул.

Сенсэй подошел, пощупал пульс, заглянул под веко, и, объявив, что ничего страшного не случилось, попросил оттащить тело на скамейку. Группа восхищенно молчала. Состояла она наполовину из ментов, на треть - из комсомольцев-активистов (для приема необходима была рекомендация из горкома ВЛКСМ) и на остаток - из людей, по жизни увлеченных рукопашным боем. Там, в частности, занимался Флер и многие его будущие бойцы. Удар никто не видел, тем он был и прекрасен.

Занятие продолжилось, а Ефим присел на скамейку рядом с оживающим опером. Это было, с одной стороны, гуманно, с другой - оправдывало высокими соображениями его нечеловеческую лень.

- Что это было? - спросил Кунгуренко.

- Тебя отымели, - по-доброму объяснил Береславский.

- Умеешь, сволочь, утешить, - усмехнулся опер. До конца занятий он так и не вышел в зал.

А воображение Ефима навечно запечатлело этот римейк истории про Давида и Голиафа. В мечтах Береславский не раз ловко расправлялся с врагами примерно таким же образом. Но в жизни просачковал большую часть даже тех занятий, на которых присутствовал.

Кстати, из репортажа, написанного тогда после двух недель работы, в печать не пошло ничего. Куцую заметку об активном опере Ефим даже подписывать не стал. Да он и не надеялся. О чем писать? О менте, ногой открывающем двери частной квартиры? О сволочи, ушедшей от суда с помощью дяди? О том, как они бесплатно обедали в ресторане "Березка"? Ефим очень переживал, но деньги у него отказались брать просто категорически! Или о том, что печень Кунгуренко прострелили потому, что после работы положено сдавать оружие? Причем, только ментам. Блатные после работы "ствол" в оружейную не сдают. Это, конечно, не остановило отчаянного опера, но сколько можно с саблями на танки?

С Кунгуренко же Ефим общался довольно долго. И до, и после ранения. Пока не потерял интерес к тематике. Но и потом встречались, перезванивались.

Кстати, опер оказался на восемь лет старше Ефима, что сильно удивило Береславского. Значит, сейчас ему, - Ефим наморщил лоб, подсчитывая, - либо под пятьдесят, либо даже чуть за.

"Ауди" мягко подъехала к недавно построенному зданию ОВД.

- Смотри, какая ментовка шикарная! - восторгался Василий Федорович.

- А в КГБ хуже, что ли?

- В ФСБ, - поправил Ивлиев.

- Один хрен, - сделал вывод Ефим.

Старик махнул на бестолкового рукой, и они прошли к начальнику.

Располневший, но все еще крепкий Кунгуренко встретил Ефима с распростертыми объятиями.

- Сколько лет, сколько зим! Все пописываешь?

- Пописывают при простатите, - поправил Ефим. - А я пишу.

Ивлиев за спиной возмущенно крякнул: он-то знал, как мучительно полночи простоять над унитазом, так и не сумев опорожнить мочевой пузырь. И никак не мог привыкнуть к манере Ефима смеяться над всем, даже самым несмешным.

С другой стороны, именно неуважительный Ефим отвел его к "импортным" врачам, которые за полтора месяца почти вернули утраченное в этом плане. Даже желания молодые появились.

- Я б хотел поговорить со злодеем, - приступил к делу Береславский. - Тебе Иванов должен был позвонить.

Кунгуренко вопросительно посмотрел на Ивлиева.