Не судьба

Голландец окинул озеро одобрительным взором, поощрил природу несколькими лестными словами и продолжал свой рассказ. В самом интересном месте, как раз в ту минуту, когда капитан слез с верблюда и собрался укрыться за спиною этого добродетельного животного от приближающегося урагана, послышались тяжёлые, поспешные шаги, и, обернувшись, он увидел Петра Александровича, который шёл по дорожке. Сонечка тоже обернулась, через плечо улыбнулась отцу, но не двинулась с места, ожидая его.

— Соня! — позвал он странно взволнованным голосом.

Она сразу поняла, что случилось что-то.

— Pardon, — извинилась она перед своим собеседником, быстро встала и бросилась навстречу отцу.

Он протянул ей листок почтовой бумаги с большим синим вензелем. Эта бумага была ей знакома: в Петербурге она не раз получала от Мишеля записки на такой бумаге. На листке было несколько слов, написанных карандашом дрожащими буквами:

«Приезжайте проститься, пока не поздно. И она… ради Бога!» Внизу, вместо подписи, стояло кривое «М».

Глаза её быстро скользнули по бумаге и с ужасом поднялись на отца.

— Что это? — спросила она.

— Застрелился! — тихо сказал Пётр Александрович. — Проститься хочет. Надо ехать…

Слёзы в одно мгновение затуманили её светлые, весёлые глаза, и что-то страшною тяжестью легло на её душу. Её охватило страстное, горькое сознание какой-то ужасной виновности. Не отчаяние, не острая, жгучая боль наполнила её сердце, но глубокая, нежная печаль.

— Папа, как это случилось?

— Мать пишет: вернулся из Саксона да и застрелился. Как только очнулся, просил за нами послать. До вечера, может быть, проживёт. Больше ничего не знаю. Эх, Соня, Соня!

Пётр Александрович приостановился и, помолчав, прибавил печально:

— Поедем, что ли? Кто бы мог ожидать?..

Через десять минут они уже ехали в Веве и за всю дорогу не проронили ни одного слова. Быстро темнело. Когда экипаж остановился у H^otel d'Angleterre, было уже почти совсем темно.

Их, очевидно, ждали. Кто-то помог Сонечке выйти из коляски. Подымаясь по лестнице вслед за гарсоном, показывавшим дорогу, она чувствовала, что готова сейчас расплакаться. На первой же площадке лестницы, на повороте, отворилась дверь, и Сонечка увидела на пороге стройную и — как ей показалось — молодую даму, которая сделала шаг ей навстречу, взяла за руку, проговорила спокойным, обыденным голосом: «il vit encore!» [60], после чего вдруг закрыла глаза и замотала головой.

Сонечку так изумили этот спокойный голос и эта французская фраза, что она мгновенно овладела собою и вошла в комнату.

— Attendez [61]! — прошептала Зинаида Сергеевна, так как это была она, и исчезла в боковую дверь.

Сонечка поняла, что за этой дверью был Мишель. Ей стало страшно. Дверь опять отворилась — она вздрогнула. Вошёл пожилой господин среднего роста, с седыми усами и эспаньолкой `a la Napol'eon III, с тонкими, красивыми чертами лица и с красной ленточкой в петлице. Он подошёл к Петру Александровичу и быстрым шёпотом спросил:

— Вы родственник молодого больного?

— Нет, знакомый только. Я приехал по желанию больного — он посылал за мною…

— A! Monsieur de…

— Муранов, — подсказал Пётр Александрович.

— Monsieur de Mouran^o, charm'e [62]. Позвольте рекомендоваться: доктор Du Mondet.

— Каково ему, доктор? Неужели смертельно?

— Peuh! — доктор вытянул губы. — Не абсолютно, но мало надежды. В ночь, вероятно, умрёт.

Он взял Петра Александровича за рукав и, близко наклонившись к нему, стал рассказывать громким шёпотом, что пуля засела под левой лопаткой и вынуть её невозможно. Больного уже и теперь не было бы на свете, если б не американец, мистер Уайз. Этот monsieur Wise, рассказывал доктор, занимает комнату рядом с молодым monsieur Zagrebsky: он услыхал выстрел и тотчас прибежал. Il a trouv'e le malheureux 'etendu sur le carreau [63]. Загребский непременно захлебнулся бы своею кровью, если бы не присутствие духа Уайза, который сейчас же поднял его и влил ему в горло полбутылки шампанского. «Вы понимаете — le sang s'est refoul'e [64], и потом всё назад — и дыхание облегчилось. Да ещё что! — продолжал доктор с одушевлением. — Вы не можете себе представить, как с ним трудно было сладить — comme il a 'et'e difficile [65]! Сначала шампанского не было — Уайз принёс первое что попалось под руку — коньяк, а раненый сцепил зубы и ни за что не дал влить себе в рот ни капли. Принесли случайно шампанское — и он не сопротивлялся. Потом уж, когда мог говорить, он посмотрел на коньяк и сказал: „Я дал слово не пить его; — et puis il s'est 'evanoui pour tout de bon [66]!“» — заключил доктор.