(не)свобода

– Ну, как вам? – спросил его после премьеры Цитрин. В бейсболке с высоко поднятым козырьком, в ядовито-зеленых кедах. Юра одет много дороже, но на фоне режиссера выглядит серостью. Нет, после спектакля он и есть – серость. Medium is the message.

– Очаровательно, дружище, очаровательно, – улыбаясь, говорил Юра. – Вы явно переплюнули и меня, и самого себя с вашим же «Киже». А неоновая вывеска «Власть» – я просто готов повесить ее над Думой, это же гениально!

– Ой, ну это вообще световик придумал, – скромничал Цитрин. – Но рад, что автор рад!

Они обменялись еще парой дружелюбных и необязательных реплик и разошлись. Тема «художник и власть» закончилась, начиналась тема «художник и всласть». А власть в лице Юры оставалась с косой на обочине истории.

…Уже дома, на полке между Борхесом и Набоковым, он нащупал книжку и раскрыл на случайной странице. Там герой книги на последнем издыхании говорил «Я прав», после чего его убийца нависал над ним и произносил:

«Да, ты прав. Только знаешь, это тебя не спасет. Это еще никогда никого не спасало».

Тогда Юру точно ударило громом. Как яблоко упало на Ньютонову голову, так строчка диалога впиталась Юре в мозг. Сразу задвигались шестеренки: госзакупки, программы, поиск финансирования, шумиха в СМИ, маски и дубинки… Танец злобного гения.

Юра знал, что делать. Как нанести удар.

И, конечно, прав он не будет. Это никогда никого не спасало. И Цитрина не спасет. А Юра своего часа дождется.

Марина

В начале августа недалеко от площади трех вокзалов открыли новое здание суда. Новостройка представляла собой набор два-в-одном: туда перевозили Тверской и Мещанский районные суды. Она и выглядела, как подарочный набор: апельсиновая девятиэтажка, поверху окаймленная лазурной полосой. Почти торговый центр.

– Это действительно Дворец правосудия, оснащенный всем необходимым оборудованием, техникой. Можно сказать, «умный суд», – сказал Собянин на камеры и уехал.

После мучительно долгого инструктажа по работе с новой компьютерной системой «умного суда» Марина перекусила в столовой и отправилась осматривать отведенный ей зал.

Она поднялась на этаж, прошла мимо двух приставов, которые обсуждали, не пора ли им майнить «битки», после недолгих поисков нашла правильную дверь.

Это было белое, пахнущее кожей пространство, которое с первого взгляда было целиком покрыто целлофаном. Край упаковки качался на холодном ветру.

Марина пересекла комнату, закрыла форточку европластика, чтобы мурашки ее не сожрали. В окно было видно бетонную стену по ту сторону улицы. На стене поверх квадратов желтой и белой краски было огромными буквами выведено «СВОБОДА». А рядом какой-то шутник пририсовал «(не)».

Марина задумчиво присела за стол председательствующего. Стол был красного дерева. Кожа подлокотников кресла приятно скрипела. Целлофан перед ней раздражающе пах. Марина сканировала взглядом пустые ряды.

Постучала ногтями по столешнице, потом поднялась, прошла к новенькому «аквариуму» с затемненными стеклами. Стекло было холодным. На уровне лица сделаны отверстия для общения с защитником, хотя внутри аквариума собеседника было бы слышно хорошо и без них.

Марина провела рукой по еще не тронутой ручке «аквариума». Нажала на нее – дверь открылась, замок еще никто не отпирал и не запирал. Закрылась, присела на скамейку. Сквозь темноту стекла целлофан на сиденьях в зале казался снежной поляной, без конца и почти без края, а стол председательствующего оставался немарким пятном. Марина нажала носком туфли – и услышала отклик половицы. В старом здании был почти такой же.

В двух углах комнаты висели видеокамеры, в двух концах – детекторы дыма. Со скамьи подсудимых было хорошо видно дверь в совещательную комнату: она была приглашающе приоткрыта. Марина сложила руки на груди, посмотрела в сторону герба Российской Федерации на стене и пробормотала:

– Да, ваша честь. Нет, ваша честь. Нет, я не виновна. Нет, не признаю.

Она вдруг как-то глупо ощутила себя здесь. Одетая в летнее платье в пол и белую блузку, она словно оказалась на другой планете. На этой планете обитали подсудимые из ее классификации: борцы, ехидные и покорные. Сейчас она была одновременно всеми тремя: боевая ехидна, которой ничего не остается делать, кроме как быть покорной.

– Пятьдесят первая статья, ваша честь, – в полной тишине сказала Марина. Голос звучал странно – будто в микрофон на низкой громкости. – Нет, свидетель мне не знаком, ваша честь. И этот тоже не знаком, ваша честь. Есть ходатайство, ваша честь! – воскликнула она, после чего опять опустилась на скамью. – Нет, у меня всё, ваша честь.

Потом вздохнула, кивнула:

– Прошу о снисхождении, ваша честь.

В этот момент форточка качнулась и раззявила простуженный рот. Порыв ветра зашевелил целлофаном, и Марине стало зябко.

Она закрыла дверь «аквариума» и направилась к выходу из зала. На пороге оглянулась и тихо сказала:

– Спасибо, ваша честь.

Слышно было только, как неласковый восточный ветер качает целлофановыми крыльями.

Саша