(не)свобода

– Сегодня же ваш персональный Новый год. Позвоните по номерочку и празднуйте. – Рыжий поднялся, застегнул пиджак. – Я рад, что мы нашли с вами общий язык.

Когда он направлялся к выходу, Руслан его окликнул.

– Подождите, но вы так и не представились!

Рыжий человек обернулся.

– Можете звать меня Стригоевым. Но не думаю, что мы с вами еще увидимся.

Он вышел из кафе и исчез за поворотом.

Рус изучил письмо, заказал еще кофе, не спеша выпил.

Потом расплатился за обед, оставив щедрые чаевые, и, слегка пошатываясь, вышел из кафе. Обедать с тех пор он предпочитал в новом офисе.

Банкрот

Микроавтобус – разогретый печкой и яростью пассажиров новенький «мерседес» – подкатил со стороны улицы Казачкова. Отец Дионисий выбрался из принадлежащего епархии авто первым и теперь стряхивал сигаретный пепел на снежок, схваченный паутинкой вечерней гололедицы. Выгружались тягуче, с ленцой, некоторых пришлось вытягивать из телефона, словно бесов из одержимого.

Чертова дюжина молодых людей в черном, которые косили глаза на бородатого мужчину в возрасте с длинной бородой и в епитрахили поверх пуховика. Если бы их кто-то увидел со стороны – подумал бы, что это ролевики-толкиенисты вышли на последний бой эскапизма с реальностью.

У стеклянных дверей театра курили две девушки: одна в бордовой беретке и шарфе, другая в серой дубленке и высоких кожаных сапогах. Нос у нее был проколот. Обе смеялись. Потом первая увидела толпу черных злых мужчин во главе с пузатым священником в белой мантии (что такое епитрахиль, она узнала только вечером в гугле). Тут же перестала улыбаться. Она ткнула локтем вторую, и обе исчезли за стеклянными дверями театра. Почему-то думали, что плексиглас молодчиков удержит.

Не удержал.

– Привет-привет. Да, видел. Нет. Нет, послушайте меня: у меня мало времени, я вам плачу столько, сколько вы за всю жизнь не заработали бы сами, так что будем говорить, когда это мне удобно. Ясно выражаюсь?

В трубке молчали. В офисе было темно: вещание канала закончилось, новостная служба копошилась за стеной.

– Отче, хотите расскажу анекдот? Мой любимый, – и продолжил, не дожидаясь разрешения: – Умирает «новый русский», и, естественно, считает, что попадет в рай: много на благотворительность тратил, церкви строил. Подходит он к райским вратам, и ему говорят, что его в списках нет. Он просит перепроверить – первый раз, второй, третий. Ему говорят: совершенно точно, вас в списках нет, и он в возмущении говорит: да как же так, я столько монастырей восстановил, столько храмов построил, столько денег потратил на церковь! На что апостол Петр ему говорит: деньги мы вам вернем.

Отец Дионисий вздохнул в трубку. Его уже отпустили из отделения благодаря своевременному звонку Леонова.

– Что я могу сказать? Я же действительно старался ради веры. Вы сами просили устроить в театре что-нибудь… такое.

– Но я не просил избивать людей, – отрезал Леонов. – Зачем давать врагам повод лишний раз над собой насмехаться? Разбили двери в театр, привели каких-то пьяниц, один там с дубинкой какой-то, другой с электрошокером…

– Они были трезвые, – хрипло возразил отец Дионисий. – Все.

– Подождите, я сейчас говорю. Вот. Пришли, стали какую-то ахинею нести – вы что, правда думали, они вас будут слушать? Они увидели толпу ряженых, которым только дай возможность – они придут и начнут всё крушить. Разве так ведет себя христианин?

Отец Дионисий хмуро промолчал, потом выдал то, что ожидал Леонов:

– Христу это не мешало.

– Вы что же, отче, уже с Христом себя сравниваете? – ухмыльнулся бизнесмен.

Где-то фоном в трубку было слышно телевизор – Леонов прекрасно знал, что́ сейчас смотрит отец Дионисий; он тоже смотрел этот сюжет. На телике немного журили либералов, но в целом журналисты перешли на сторону разгромленного мероприятия – не в последнюю очередь потому, что под раздачу попали и несколько телепродюсеров. А главным заводилой протеста против «отечественных фундаменталистов» выступил худрук театра Цитрин, который в это время снимал кино в Питере.

«Я сейчас скажу очень странную вещь: я люблю ходить в церковь, – объяснял корреспонденту Цитрин. – Но не в нашу, не удивляйтесь, не в нашу, нет. А когда приезжаю на гастроли в Европу, стараюсь заглядывать. И вот почему-то, когда приходишь в берлинскую церковь или гамбургскую, или католический собор в Вене, – тебе никто не рассказывает о “традиционных ценностях”, тебя не изгоняют за то, что носишь джинсы. Зато говорят о смирении. Было бы здорово, если бы и у нас священники почаще об этом задумывались».

Дерзишь, режиссер! Неблагое помышляешь против православной церкви. Но Господь не любит дерзких. Надо сказать, Господь Леонова и отца Дионисия вообще мало кого любит, – но Леонов, по крайней мере, знает, как его можно задобрить.

…С другой стороны, в этот раз – как его задобрить?

На фоне поднявшейся после разгрома театра шумихи общественное мнение было целиком на стороне этих бесноватых. Слишком много защитников у них появилось – и прямо сейчас едва ли получится закрыть рассадник блуда.

Но Леонов умел ждать. Проиграна битва, но не война.