(не)свобода

Трубку взяли не сразу. Голос был развязный – но, как всегда, не от алкоголя, а от наслаждения собственной властью.

– Фома Владиленович, давно не слышались! Кажется, последний раз это было, когда я еще работал в администрации?

– Да, Юрий Абрамыч.

Сдерживать злобу было очень трудно.

– Давайте сразу к делу. Его задержат завтра?

– Не понимаю даже, о ком идет речь.

– У меня был долгий день, Юрий Абрамыч. Очень долгий. А кроме того, – тут он вздохнул. – Вы и так уже выиграли.

На той стороне замолчали.

– Юрий Абрамыч?

– Да-да, я здесь, просто не каждый день тебе сдаются с церемониальной шпагой! Но я очень благодарен, – прокашлявшись, Бобров продолжил. – Да, Цитрина завтра задержат и пришлют в Москву. Прямо как курьерской доставкой. Жаль только, – в трубке мерзко захихикали, – что принимать подарок будут уже не ваши люди.

– А ваша ручная собачка – не помню имени, простите, – знает, для чего вам нужен театр?

– О, у нас будет время с ним поговорить об этом, не переживайте.

«Смотрите, как бы для вас подарок не оказался не по зубам», – пробормотал Леонов и бросил трубку. Хотел бросить буквально, но трубка была дорогая, так что он просто положил ее на стол. По телевизору показывали, как в Томской области задерживают дочь замгубернатора Мидренко. На дочери был костюм из последней коллекции «Gucci» и часы за двести тысяч долларов. Леонов выключил телевизор и вызвал такси.

Наташа

А еще были допросы.

На первый ее забирал следователь Сергей Сергеев – такой же возмутительно правильный, как и его имя. Сергеев был в джинсах, рубашке поло и маске доброжелательного лакея.

– Не на допрос, – улыбнулся молодой человек. – Шо вы так шуг’аетесь? Это быстро и недолг’о. Давайте я вам помог’у.

Ноги всё еще были тяжелые. Еще и сердце опять заныло…

– Мне очень плохо, – не в силах больше сдерживаться, простонала Наташа. Ведь не хотела же реветь, а само как-то получилось; вот она, идет по коридору в сопровождении трех человек; сзади – серость, и впереди – серость, и только лампочки под старыми плафонами слишком ярко горят и глаза слепят.

– Ну, возможно, мы сможем что-нибудь сделать, – молодой человек в рубашке поло обернулся через плечо и сочувственно улыбнулся. Наташа сделала над собой усилие и выдала ему в ответ тоже какое-то подобие улыбки. Черт его знает… Ей, конечно, говорили не доверять следователям и не подписывать ничего, но этот, молодой, собой хороший, с небольшой горбинкой на носу и открытым взглядом, казался вполне неплохим парнем. Ну, или отсутствие формы играло его облику на руку.

Они шли какое-то время по коридору, иногда сворачивая, а иногда спускаясь по грязным лестницам. Плотная надзирательница в высоких берцах посвистывала, стуча ключами по перилам лестницы, и ее шаги следовали за ними, словно домашнее привидение изолятора.

Потом Наташу посадили в железную коробку фургона, где было тесно и очень душно. Они катили по разморенным жарой московским улицам, в зарешеченное окошко дул ветерок, и в какой-то момент у Наташи даже перестала кружиться голова. Наташа не могла видеть, где они едут, но наверняка ведь ехали по обычным улицам, и там обычные люди шли по своим повседневным делам, – но теперь, из автозака, каждое их действие казалось Наташе чем-то вроде праздника персональной свободы. Вот мамаша в платье и джинсовой куртке катит коляску. Они останавливаются, мама берет ребенка на руки и начинает укачивать. Зареванное лицо у малыша, он крепко хватается за воротник маминой куртки. «Сколько лет пройдет, прежде чем он узна́ет, что людей можно сажать в душные комнаты с зарешеченными окнами?» – подумала Наташа.

…Их высадили у приземистого белого дома: фасад захвачен в скобы двух флигелей, а от протекающей рядом шумной московской суеты дом отгородился плотной стеной деревьев. Сильно выступающие карнизы придавали зданию сходство с полицейским, слишком глубоко надвинувшим на глаза фуражку.

Наташа попросила снять наручники с затекших запястий, но надзирательница лишь равнодушно покачала головой.

Через проходную они прошли быстро – заминка возникла только у лифта, потому что Наташе внезапно стало плохо, ее начало мутить, так что на час раньше пришлось принять таблетки, которые ей передавала старшая дочь Даша.

– И обязательно было везти меня сюда на допрос, а не допросить прямо в СИЗО? – спросила Наташа. – Я же без таблеток и передвигаться нормально не могу, сами видите.

– Распоряжение начальства, – пожал плечами Сергеев. – Можете потом ходатайствовать о дальнейшем проведении следственных действий в СИЗО.

В кабинет они зашли, пройдя по незапоминающемуся коридору, в котором всё еще был стойкий запах краски. Когда Наташа вошла в одну из обитых дерматином дверей, она услышала, как за ними щелкнул замок, а следом забряцали ключи.

Ее адвоката в комнате ожидаемо не было. За столом сидели двое. Они представились и пригласили садиться.