(не)свобода

– Будут. – Дима невесело улыбнулся. – Вот он стоял, бил меня и приговаривал: «Тебя не учили разве, что нельзя идти против воли господствующего класса». Так, знаешь, с оттяжечкой – «клас-са». Чтобы лучше запомнилось, наверно.

Марина покачала головой.

– И после этого ты попросил о переводе.

– Ну, не совсем, я еще года полтора отработал, но уже скорее так… Знаешь, чтобы заработать хорошую репутацию и на нормальную должность перевестись.

– Почти то же самое, что у меня, – покачала головой Марина. – Только ведомство другое.

– Другое, – серьезно кивнул Дима.

– Ты что-то знаешь о них?

Дима посмотрел на подростков, которые бежали по улице. Один из них стащил у другого скейт, второй теперь пытался его догнать. Дима покачал головой.

– Кому-то очень потребовался этот театр, Марин. – Он посмотрел на нее, казалось, с каким-то сочувствием.

– Э… И что ты посоветуешь?

– Зависит от того, чего ты хочешь добиться. Если хочешь стать председателем суда, то – сотрудничай.

– Это я и сама понимаю. Но они избили Егора. И он всё еще под уголовкой! Месяц прошел, а ему всё назначают суды. Правда, тут же переносят… Но одно дело суды, а другое – избивать…

– И меня избили, – пожал плечами Дима. – Хочешь идти против них – пожалуйста. Но ты же видишь, что у меня получилось? Рискуешь лишиться мантии уже насовсем.

– И что, никаких связей у тебя нет?

Дима выдохнул.

– До Сочи, возможно, я мог бы помочь. Сейчас – нет. Тем более, с теми, кого ты упомянула.

Марина задумалась. Мимо по проспекту пролетали желтые и серые авто, к остановке мягко подкатывал автобус, гордо рекламирующий собственную экологическую чистоту, ехал велосипедист в беспроводных наушниках. Интересно, он едет по готовому маршруту или выбирает его на ходу?

– А если я соглашусь…

– Тогда готовься к тому, что просьбы могут быть разные. Самые разные.

– Насколько разные? – насторожилась Марина.

– Ну, сначала ты назначаешь меры пресечения, какие скажут. Потом принимаешь ходатайства, поданные после истечения срока. Потом закрываешь глаза на всякие внезапные вещи, которые обнаруживаются в деле и которые заметила только защита, потому что на этом этапе только защите не плевать, что находится в деле. А потом…

– Всё-всё, я поняла, – махнула рукой Марина. Дима попытался поймать ее ладонь, но промахнулся и сконфуженно опустил свою руку на колено – себе, пока что. – Куда ни кинь, всюду клин. Либо решай по совести, но досиживай до пенсии судьей-судейкой, либо… «господствующий класс».

Дима кивнул.

– Ну, есть еще третий путь. Передать следствию, что на тебя давят. Или защите.

– Ты с ума сошел? Тогда мне точно конец. И потом – просто сменят судью тогда, и всё.

– Нет. Это, конечно, тот еще риск, но, возможно, следователь – если там есть какой-нибудь совестливый – может дойти до тех, кто давит. И что-нибудь сделать. Есть у тебя такой?

«Да, теперь как раз такой и есть», – подумала Марина, вспомнив, что театральное дело передали от Романова к Фомину. Правда, с ним-то – учитывая историю с Егором (то издевательское задержание в квартире она до сих пор забыть не могла), – решить вопрос будет трудно…

Потом говорили о всяком, но перед глазами стояла картина: гэбэшник бьет Диму папкой по лицу и приговаривает свое «гос-под-ству-ю-ще-го клас-са».

Под конец Дима спросил:

– А еще – ты же не против повторить наш маленький ужин?

Скорее всего, если бы они переписывались, Дима бы поставил в конце этого предложения пару-тройку скобочек. Жест цифрового флирта, который в реальной жизни выглядел довольно жутковато. В Москве всё выглядит жутковато, когда западный ветер качает верхушки деревьев и с них ни с того ни с сего падают листья. Лето в этом году выдалось холодным, и всякая справедливость в мире исчезла.

Наташа

Лежала до самого вечера, слушая тюремные байки.

– Была у нас тут одна мамзель, – говорила старшая по камере Марьиванна, прислонившись к водосточной трубе и делая затяг, – по сто пятой. Типа, убила пацана какого-то, «неприязненные отношения», как менты обычно шьют, хотя они даже знакомы не были. Ну следаки за нее взялись будь здоров, там тыц-тыц – и через два месяца в суд уже дело передали. Ну всё, пизда девке, думаем. И тут хоп – про нее по телеку передачу показывают. Со съемками с видеокамер (не знала, что в метро камеры наблюдения вешают, слышь!), со свидетелями, все дела. Оказалось, пацан к ней приставал, прямо в вагоне лапал и все дела, хотел в уголок зажать и это самое, а время позднее было, кто бы ему чё сделал, ну вот, а у нее с собой перцовый баллончик был, ну она ему в лицо-то и это. А у чувака аллергия была. Ну и всё, привет. Зажмурился еще до того, как в больничку привезли, – Марьиванна сплюнула. – Ну девчонку подержали еще у нас месяцок, а потом, когда и по телеку крутанули еще раз, и в газете написали, – всё, взбрыкнул там не знаю кто, прокурор не прокурор, и пока, Ленка, получай условку. Потом, – она хохотнула, – потом ее вообще на телик звали сниматься, за какое-то серьезное бабло, но она их послала. А всё почему?

Курилка отвечала вежливым молчанием.

– Потому что зазвездилась баба-то! – крякнула Марь-иванна и зашлась хохотом.