(не)свобода

Наташа не знала, что о ней думают на воле. Пишут ли. Снимают ли репортажи. Это мучило больше всего. Она себе не признавалась, но вполне догадывалась об этом: ее никто отмазывать не будет.

И всё же была у нее робкая надежда, что в газете, которую в камеры приносили бесплатно, хотя бы колоночкой, хотя бы сообщением небольшим… Но нет; репортаж из суда по Матвееву, обыски в театре, задержание и домашний арест Цитрина и – всё; а о ней, о бухгалтерше с диабетом, заслуженной бухгалтерше, между прочим, не было ни строчки. Пустота. Но если нет в газетах, то нет и в телевизоре наверняка, да? Такой принцип?

Единственная надежда была на то, что в интернете кто-нибудь писал. На крайний случай можно было бы связаться с каким-нибудь журналистом. Дать короткий комментарий… Так же делается вроде?

И тогда ее, возможно, вытащат.

А пока – нужно держаться. И добыть инсулин.

– Ладно, – сказала наконец Наташа. – Что нужно делать?

Диана заговорщически подмигнула ей.

– Дело очень срочное и важное. Нужно будет… – она выдержала мхатовскую паузу, которая отдалась в голове Наташи приступом мигрени. – Доставить в хату груз чая.

Наташе показалось, что она ослышалась.

– Чая?

– Чая.

И пока Диана объясняла детали, Наташа заметила краем глаза движение в камере: мимо них медленно, чтобы ее никто не задел и чтобы ненароком ее собственная рука не коснулась чьей-нибудь шконки, кралась Лада-детоубийца. Смотрела не перед собой – но на них с Дианой. И категорично качала головой.

Счет времени Наташа все-таки потеряла.

Она думала, что про тюрьму так говорят нарочно, чтобы попадать не хотелось. Мол, угодишь так разок – и всё, пока на воле жизнь, у тебя – существование.

Пробовала делать зарубки на стене – тяжело, пыталась оставлять пометы на спинке шконки, не так давно покрашенной заново, – и в этот раз получилось чуть лучше, но после того, как Наташа с болью в ногах пролежала несколько дней, почти не вставая, следить за временем с помощью зарубок потеряло всякий смысл: она никак не могла вспомнить, сколько раз солнце уже катилось мимо камеры и сколько раз поднимался ночной гвалт, когда с очередным грузом приходили малявы и сигареты. Жизнь перестала быть линией – то взлетающей, то опускающейся, но единой, – и превратилась в череду эпизодов, похожих на сны. Проснулся, поел, погулял – в тесном кирпичном дворе-колодце с видом на солнечное небо, которое почему-то вызывает воспоминания о море, – потом поспал, потом опять поел, а вечером – сокамерницы разбирают почту, которая приходит по «дороге», и раскладывают общак. Наташе, впрочем, никогда ничего не присылали, хотя письма дочерям она продолжала писать с прилежностью непонятого ученика. Спасибо, что хоть Диана обеспечила ей относительно комфортные условия существования – их со Стасей и Соней небольшая семейка заведовала общаком и поэтому могла питаться не только жиденькой кашицей и ухой со странным запахом, но порой перепадали и фрукты.

И всё же тюрьма оставалась тюрьмой. Тюремное начальство в ответ на просьбы о свиданиях с дочерьми и с адвокатом кивало на следствие, а следствие улыбалось и успокаивающим голосом обещало всё обеспечить в срок, – но, конечно, никогда своего обещания не выполняло.

Ко всем прочим напастям добавилось постоянное ощущение усталости. Раз в неделю Наташу возили на допросы, один другого бессмысленнее – ради пары малозначащих вопросов ее могли два часа продержать сначала в предбаннике СИЗО в ожидании конвойных, затем везти через всю Москву в душной коробке автозака, а потом мариновать на проходной следственного управления… Усталость стала ее второй сестрой и лучшей подругой. Наташа могла весь день пролежать на шконке – и всё равно чувствовать себя выжатой, словно лимон.

Наконец, в один из вечеров к Наташе подсела Диана и заговорщически зашептала:

– Ну что, сестра, настал твой звездный час?

Наташа испуганно захлопала глазами. Она никакого звездного часа не хотела, особенно в тюрьме.

– Ха-ха, да не стремайся ты так, – Диана заправила прядку волос за ухо и весело улыбнулась. В глазах у нее стоял какой-то алчный огонек, но Наташа тогда не придала этому значения. – Ты дежуришь сегодня просто.

– Дежурю?

– Будешь дорожницей. Дорогу плести умеешь?

– Твой чай едет, что ли?

Глаза Дианы блестели.

– Ага. И твой инсулин с ним, – она подмигнула.

Наташа сразу оживилась. В тюремной больнице ей только и предлагали, что анальгин. Все жалобы на диабет и на потребность в госпитализации доктор, шевеля желтушными усами курильщика, отметал. С одного взгляда осматривал Наташу, говорил – «выглядите нормально» – и отпускал со своим анальгином.

– В любой нормальной клинике его нахуй пошлют, – говорила бывшая медсестра из их камеры. – Я бы на его месте тоже бы приуныла и нахер бы посылала.

– Мог бы хотя бы нормальное что-то выписать!

– Было бы нормальное, выписал бы, – отвечала та. – Но нормальные лекарства появляются раз в полгода… И уходит всё быстро, а остается только анальгин. Так и живем.

Наташа заступила в настройщицы еще до отбоя, в восемь вечера. Правда, когда выяснилось, что просидеть придется всю ночь, она запротестовала: