(Не)сводная, или Маша для Медведя

Честно говоря, не учили. Вообще не припоминаю, чтобы с кем-то когда-то обсуждал правила поведения при обнаружении в пределах своей видимости обнаженной красотки. Тело усиленно спорит со здравым смыслом, но ни к тому, ни к другому я прислушаться не готов. Слишком много противоречий в голове, и пока не понимаю, как собрать все воедино.

– Прекращай рычать, Маш, – заявляю, не оборачиваясь, все-таки приказывая себе подобрать слюни и перестать представлять все те позы, в которых хочу увидеть девчонку. И не только увидеть. До утра, когда я должен привезти ее в больницу к отцу, совсем немного времени осталось, а мы так и не поговорили. Она пока даже не знает, что он пришел в себя. – Вылезай и одевайся, жду тебя на кухне. Есть разговор.

Собираюсь уйти, надеясь, что пока Маша приведет себя в порядок, и сам успею вернуться к нормальному состоянию. Еще не хватало, чтобы она видела меня с таким стояком в штанах. Но в спину мне летит гневное:

– Прекрати мной командовать, ясно? Я уже сказала, что совершеннолетняя и не обязана подчиняться. Ни тебе, ни твоей подружке, так ей и передай!

Я хмурюсь, тут же забывая, что обещал больше не смотреть. И оборачиваюсь. Слишком поспешно. И оказываюсь слишком близко к ней, уже выбравшейся из воды. Мокрой, обнаженной, злой и прекрасной.

– Ирина все еще здесь? – мне стоит колоссальных усилий удерживать взгляд на лице, не опуская ниже. Но теперь злюсь уже я. Избыток зашкаливающих впечатлений для одного дня! Воевать не только с сестрой, но и с любовницей точно не готов.

– Представь себе! – фырчит Маша, торопливо натягивая одежду на мокрое тело. Эх, если бы не отец…

– Я разберусь с ней! – обещаю не столько девушке, сколько себе самому и киваю в сторону кухни. – Идем.

Начинаю говорить сразу, едва мы оказываемся в доме. В первую очередь, чтобы снова не сорваться. Маша – соблазнительная красотка, и глядя на нее невозможно не думать о том, как бы поскорее оказаться в постели. Но сейчас это более чем неуместно. Я смотрю в темное окно, за которым почти ничего не видно: лишь уснувшие тени деревьев в приглушенном свете фонарей. И перебиваю все еще возмущенно бурчащую за спиной девушку.

– Отец пришел в себя. Он хочет, чтобы утром мы оба были у него.

В кухне на какое-то время повисает тишина, а когда я оборачиваюсь, вижу обращенный ко мне взгляд Маши, полный изумления и обиды.

– И ты молчал?! – наконец, выдает она. – Специально тянул время, чтобы я ничего не узнала? И ездил к нему один! Хотя обещал…

Девушка быстро отворачивается, но успеваю заметить подозрительный блеск в глазах. Слезы? Неужели и правда обиделась? Да, я не позвонил, но совсем не до разговоров было днем, да и не готов был снова видеть ее после того, что случилось. Ну не маленькая же, должна понимать!

– Конечно, кто я такая, чтобы ставить меня в известность! – говорит даже не мне, а бросает словно в пустоту. – Да и более важные дела у тебя были наверняка.

Она так выразительно делает акцент на сочетании «важные дела», что выдает себя с головой. И я невольно вспоминаю собственную бешеную реакцию на лапающего ее ботана. Девочка ревнует, а у меня сейчас даже времени нет порадоваться этому факту.

– Я же сказал, что разберусь с Ириной, – коротко обрезаю и, отодвинув стул, киваю, приглашая Машу сесть. Она пожирает меня глазами и внезапно выдает.

– Глеб, я ведь только сейчас поняла… Это же хорошо, да? То, что он пришел в себя? Значит, есть шанс, что все еще можно поправить?

От отчетливо проступившей на ее лице надежды становится тошно. Терпеть не могу разочаровывать людей, но сейчас другого выхода у меня попросту нет.

– Это ничего не значит, к сожалению, – глаза девушки гаснут, но лгать ей я не имею права. – Врач сказал, что такие вещи иногда происходят… перед тем, как становится хуже.

Она хмурится, что-то прокручивая в голове, а затем резко бледнеет. И мне объяснений не надо, чтобы понять, о чем именно Маша подумала сейчас. Да, все так, как бы ужасно это не воспринималось. Но пусть лучше знает правду заранее, чем потом переживет настоящий шок.

– Нет, – испуганно мотает она головой. – Я не верю! Глеб, у вас же куча денег! Ты не можешь просто позволить ему умереть!

Я бы всю эту кучу отдал, не задумываясь, да только чудеса не продаются… И нет такой цены, которую можно было бы отдать, чтобы продлить жизнь дорогого человека. Смотрю, как Маша кусает губы, борясь с подступающими слезами, и не выдерживаю. Подхожу к ней, обнимая подрагивающие плечи. Позволяю спрятать лицо у меня груди.

– Машунь, мы ничего не можем изменить… Но можем скрасить для него оставшееся время. Сделать так, чтобы ему стало легче, если не физически, но хотя бы душевно, – и когда она чуть отодвигается, поднимая голову и вопросительно глядя на меня, добавляю: – Ты же мне поможешь?