Не свое время

Да, и впрямь я проснулся с тоской,

Но за этой тоской тем не мене,

Словно радость, мне брезжил иной

Некий свет, не бросающий тени.

Образ Родины виделся мне,

Погруженной в литые сугробы,

Из которых уже по весне

Ей не встать, словно Лазарь из гроба.

Но нужны ль воскрешенья на срок?

Не от мира сего наше царство!

Пусть ступает она за порог,

Где ни времени нет, ни пространства.

Что гордыни пустая тщета! –

Гром победный смешон и натужен

Пред раскрытым объятьем креста

Возле храма, что нами разрушен.

Пусть мы снова отстроим его.

Покаянья надевши вериги,

Зачеркнуть не дано ничего

Из того, что записано в Книге.

И кого упрекать нам сейчас

Пред обрядом с могилой венчальным,

Коли тайна, что мучила нас,

Нам открыта была изначально.

Но казалась нам слишком бедна,

Чтоб в нее мы сумели поверить.

И ломились мы в стену спьяна

Возле настежь распахнутой двери.

Не жалея пустого труда,

Словно в крепость, проход пробивали,

Чтобы силой ворваться туда,

Где с Любовию нас ожидали.

4

Жизнь без смерти была бы пуста.

Ты ведь знала, душа, это – что же

Нам родимой земли нищета

Ее славы былой не дороже?

В зябкой дрожи сырого куста,

В глухомани травы придорожной

Нам ничем не лгала красота.

Это мы ее видели ложно.

Это нас увлекла суета.

Что ж теперь, весь свой опыт итожа,

Стала вдруг ты при виде креста

На себя самою не похожа?

Это здесь мы распяли Христа!

Что же там испугать тебя может?

1990

***

Б. Романову

Один в одинокой стране,

В толпе молчаливой за пивом,

В похмельном сгорая огне,

Себя ощутил я счастливым.

Я юность увидел свою,

Она мне опять улыбалась,

Как прежде, в далеком краю,

В тот миг, как со мной расставалась.

И весел вдруг сделался я,

И легкость почувствовал в теле,

И кружки щербатой края,

Как жидкое пламя, горели.

Плечо мне сжимала судьба,

Угрюмо дыша перегаром.

Но было не жаль мне себя

И сил, что растратил задаром.

Мне было не жалко ничуть

Друзей, что сгорели на вдохе,

Трепещущий высветив путь

Под сводами нашей эпохи.

Мне было не жалко почти,

Хоть жалость я чувствовал тоже,

Подруг, что пытались спасти

Меня от меня самого же.

Мне было не жалко страны,

В которой мы все поголовно,

Порою без всякой вины,

Навек оказались виновны.

И лишь тяжело вспоминать

Мне было родителей лица,

И легче казалось пропасть,

Чем к ним на глаза появиться.

Но знал я, что не пропаду! –

А хоть пропаду – ну, так что же? –

Ведь что одному на беду,

Другому на радость похоже!

И водкою, купленной с рук,

Пивную разбавивши сырость,

В себя избавленье от мук

Я влил, как последнюю милость.

Шумела шалманная голь,

Язык матерщиной корежа.

Тяжелой волной алкоголь

Ложился на старые дрожжи.

И удаль вскипала в крови,

И кровь распирала мне жилы.

И было не жалко любви,

И было не страшно могилы.

Все страхи исчезли в душе!

Хмельною струей обожженный,

Я был, как покойник – уже

Истлевший и вновь воскрешенный.

Я был, как покойник, когда,

Измучившись от ожиданья,

Последнего слышит суда

Он меру себе наказанья.

И пойманным сердцем своим

Его постигая значенье,

Он чувствует ужас, но с ним

Как будто бы и облегченье.

Уже от себя отделен

И сам над собою не властен,

Он знает, что больше закон

Ему ни один не опасен.

На краткой дороге во тьму,

Куда он сейчас погрузится,

Он знает, что больше ему

Уже не дадут оступиться.

Что больше не будет потерь,

А только одни обретенья.

И все, что случится теперь,

Зачтется ему в искупленье.

Так грезил я, стоя в пивной,

В покой погружаясь без воли,

И мир оседал предо мной,

Как пена под действием соли.

И пьяную влагу его

Тянул я, себя согревая.

И было не жаль ничего

Терять, ничего не теряя.

1990

***

Цветут необъятные липы,

В воде зеленеет луна,

И мокрые звезды, как рыбы,

Белеют у самого дна.

Метнешься на юг и на запад,

На север рванешь и восток,

А все этот царственный запах

Нет-нет, да всплывает меж строк.

Пусть многое пало в осадок,

Осело на самое дно,

Пусть эту дорогу к горсаду

Вырубили давно.

Но бросишь и запад, и север,

Востоку и югу не рад,

И снова на площади серой

Стоишь, попирая асфальт.

Твердя над асфальтом унылым,

Где прежде цвели дерева:

«Все есть, что когда-нибудь было!» –

Не вдумываясь в слова.

Как некое общее место,

Легко их внушая уму…

А сердцу и так все известно,

Без слов все известно ему.

1990

***

Невыпитая чаша,

Болотом ставший пруд.

Сквозь травяную чащу

Тропинки не ведут.

Безлюдье – и такая

Тишь давит, словно гнет,

Что птица – пролетая,

И та здесь не поет.

Лишь ото дна взметнутся

Порою пузыри

И с хлюпаньем взорвутся

В колеблемой грязи.

Да все не успокоясь,

Листвою ржавой клен

Шумит – почти по пояс

В трясину погружен.

Волнуется, бормочет,

Вздымая сучья так,

Словно принять не хочет

Судьбы своей никак.

В грядущее до дрожи

Стремится горячо,

Как будто там не может

Страшнее быть еще.

А я так, право, больше

Загадывать боюсь.

Чтобы тоскою горшей

Не обернулась грусть.

Пусть знают только ветер

Да мертвая вода,

Кому еще на свете

Захаживать сюда.

Пусть знает только небо

Седое, словно пыль,

Какая еще небыль

Здесь превратится в быль.

Ну, а с меня довольно

Сегодняшнего дня.

И все шепчу я клену:

Учись, брат, у меня.

Иной пусть силы тратит

Грядущее прозреть.

Нам и былого хватит

Дожить, дошелестеть.

1990

***

Разве я унижу,

Разве я возвышу

То, что я увижу,

То, что я услышу.

Ни в единой строчке

Слова не исправлю.

Все прочту до точки

И, как есть, оставлю.