Не только память

Бедный бирманский крестьянин
С проломленной головой
Пришел в Таунджи, в госпиталь.
Его одежда была изорвана и забрызгана грязью,
И тело его было немытым.
Он хотел убежать, когда увидел,
Как чисты в госпитале стены и вода течет по трубам
В белые умывальники.
И даже в своей палате он мог повернуть кран,
И холодная вода,
И горячая лилась — стоило пожелать.
И еще была кнопка — вызвать сестру,
И простыни были белыми.
Но никто не пришел навестить его,
Никто не принес ему из дому вкусных вещей.
Вдруг совсем незнакомый человек,
Иностранец,
Русский доктор
Подошел к его изголовью и спросил о здоровье.
Как спрашивает близкий друг,
И стало легко.

ДОРОГА НА МАНДАЛАЙ

Да, все-таки мир мал. Последним вечером в Таунджи я шел по узкой уличке в гостиницу к нашим туристам. Очень тихо, очень много звезд и светлый дом под горой. Холодно и сосны. А в пустой гостинице, в холле, где пахнет недавно потушенными свечами, — Рождество, и с потолка свисают сморщившиеся воздушные шары. Заспанный бой показал мне комнату, где остановились наши Саплина и Поповкина. Саплина лежала на кровати с красной распухающей щекой. Обгорела на озере Инле. Через три дня они вернутся в Москву, позвонят к нам домой и скажут, что все в порядке. А я в то время буду в Мандалае.

Когда еще не рассвело толком, мы прощались с Таунджи и Шанскими горами. На рынке было так много мандаринов, что, казалось, там уже взошло солнце. Мы завалили мандаринами заднее сиденье, где лежала молодая сосенка — ее принесли знакомые бирманцы. Будет чем встретить Новый год в Рангуне. В «Волге» хорошо пахло — Новым годом, хвоей и мандаринами. К рынку съезжались повозки с астрами. Ранние покупатели уносили белые и красные букеты.

Дороги хороши рассветами. Рассветы — особенным, острым чувством, когда, еще не полностью очнувшись, воспринимаешь все до самого сердца.

Мы едем по бирманской дороге в Мандалай.

И мелькают картины. Их только нужно увидеть. Не пропустить.

Здоровые грузовики, перегруженные мешками и ящиками, едут с зажженными фарами — даже днем. Это значит — они не могут тормозить. Отъезжай в сторону, пропусти их. Вот воинская часть переезжает куда-то. С классной доской, вывеской с гербом, бильярдом.

Опять остовы танков и броневиков. Война прошла еще так недавно, что следы ее встретишь обязательно, куда бы ни поехал.

Кладбище у дороги. Неогороженное, поросшее сорняками. Нет культа мертвых. Памятники просты, как кирпичные столбы заборов.

Повозки, арбы. Не любят ездить поодиночке, чаще вереницей. И даже если одна повозка — сидят двое. Муж и жена. В Бирме женщины более равноправны, чем в других восточных странах. Женщина, выходя замуж, не меняет имени, оставляет за собой право на имущество и, если супруги разводятся, берет с собой свою часть. Но разводятся редко. Брак не церковный, не официальный. Собираются родственники и благословляют молодых. Много браков по любви. И любят детей. Никогда не видел, чтобы бирманец ударил ребенка. Много женщин-чиновников, много женщин в торговле. До Мья Мья — хозяйка типографии «Сабе» в Рангуне — заправляет всеми делами, получает деньги, расширяет бизнес. Муж ее работает метранпажем и увлечен политикой. Никто в этом не видит ничего противоестественного. До Мья Мья умнее и энергичнее — значит, ей и карты в руки.

Хорошо, что я еду с фотоаппаратом. Это заставляет внимательнее вглядываться в окружающий мир. Но все время преследует тоска по упущенным кадрам.

В дороге встречаем закат, совсем неправдоподобный. Слоеное небо — алое, желтое, зеленое. На нем темно-изумрудные в синь силуэты пальм. И горы на горизонте — кобальт. Много раз писали о людях, больных Арктикой. О том, как завлекают на всю жизнь снежные просторы. Наверно, так же могут завлечь и тропики.

В сумерках шакал ушел с дороги, встал у обочины, ждет, пока проедем, и скалит лисью морду.

И пагоды вдоль шоссе. Египетские фараоны никогда не осмеливались предпринимать ничего подобного строительству Пагана. Каждый храм требует труда немногим меньше, чем пирамида. Каждый строился два-три года, вызывая напряжение всех сил страны.