Не убоюсь зла

Вечером, после работы, еще одна проверка и ужин. Затем -- свободное время; его немного, но можно успеть прочесть несколько стра-ниц книжки, газету, письмо из дома -- если ты, конечно, в числе счаст-ливцев, получивших корреспонденцию. Есть шахматы, бильярд, на-стольный теннис. Два раза в неделю -- политзанятия, на которых чита-ют лекции о международном положении, прославляют политику партии и правительства. Я, как и большинство "антисоветчиков", ходить туда отказываюсь, но полицаи дружным строем идут в зал, внимательно слу-шают, аплодируют. И план на производстве они всегда выполняют -- на доске почета их фамилии постоянно в числе "передовиков труда и бы-та", а потому к каждому празднику -- будь то День победы над Герма-ний или День Советской армии -- они получают премию: право допол-нительной покупки в ларьке на рубль или даже на трешник.

А в воскресенье у всех зеков -- двойной праздник: на обед дают на-стоящую котлету, в которой пятьдесят граммов мяса, а потом показыва-ют кинофильм. Раз в году для ударников производства устраивается особое застолье -- с двумя котлетами -- и демонстрируются два фильма подряд.

Словом, нормальная советская жизнь. Вот только прапорщики по-стоянно шныряют по зоне, к кому-то придираются, кого-то обыскивают, кого-то задерживают и отвозят в ШИЗО -- лагерный карцер. Но ведь и в большой зоне творится то же самое!..

Кончалось лето, первое и последнее лето, проведенное мной на ла-герной воле, -- блаженная пора, когда скудный гулаговский рацион по-полнился грибами, отварами из трав, вопреки всем инструкциям рос-шим в зоне, а главное -- пора щедрого солнца и целебного воздуха. Я заметно окреп, глаза почти перестали болеть. Но все же наслаждаться такой жизнью в полной мере я не мог, и дело было не в лагерной рутине, которую можно приучиться не замечать, во-первых, я беспокоился за Авиталь и маму, а во-вторых, мешало постоянное чувство вины перед теми, кто сидел в ПКТ. Я настойчиво искал способ установить с ними связь, передать им еду, записку, привет, наконец, но ничего не получа-лось.

Власти почему-то не торопились сажать меня ни в ПКТ, ни в ШИЗО, хотя поводов для этого я им подбрасывал достаточно. Первого августа в связи с пятой годовщиной подписания Заключительного акта в Хельсин-ки я отправил на имя Брежнева заявление с требованием немедленной амнистии для политических заключенных и свободы эмиграции. К мое-му удивлению, меня не только не наказали за это письмо, но даже объя-вили, что оно отослано адресату. Ответа, впрочем, я не получил.

В другой раз я вместе с еще несколькими диссидентами написал се-рию заявлений, в которых мы требовали немедленно оказать медицин-скую помощь члену украинской Хельсинкской группы Миколе Матусевичу, сидевшему в то время в ПКТ. Тут меня обвинили в организации "незаконных протестов", но всего лишь лишили очередного ларька.

Тем временем ПКТ начало понемногу разгружаться: кого-то увезли в тюрьму, кого-то перевели в другую зону, кого-то выпустили к нам. В начале сентября КГБ вспомнил наконец и обо мне: я был вызван к опе-руполномоченному майору Балабанову.

Не желая вступать с ним в объяснения, я с порога заявил:

-- С представителем преступной организации иметь дела не наме-рен.

-- Напрасно, Анатолий Борисович, вы не хотите искать с нами об-щий язык. До сих пор администрация относилась к вам мягко, проявля-ла терпение. Все может измениться. ШИЗО, кстати, свободно, ПКТ -- тоже... Что, надоело солнышко? Опять в тюрьму хотите?

"Как же он примитивен!" -- думал я, разглядывая этого атлетически сложенного мужика с недобрым лицом.

А через несколько дней меня послали работать на "запретку": так на-зывается пятиметровая полоса между забором и первым из нескольких рядов колючей проволоки, окружающих лагерь. Запретка ярко освеще-на круглые сутки; когда сходит снег, ее распахивают. Охранники зорко наблюдают за ней: зек, оказавшийся в этой полосе, рассматривается как беглец; его берут на мушку, кричат: "Стой!", а затем уже стреляют. Ко-нечно, если возникает необходимость вкопать какой-нибудь столб или натянуть новую проволоку, охрану предупреждают заранее -- куда, на какое время и сколько человек будет выведено.

Однако среди политиков существует неписаное правило, восходящее еще к временам сталинских лагерей: на запретку не выходить. Этому обычно дается два объяснения. Одно -- практическое: в те времена за-ключенных частенько посылали на запретку только для того, чтобы убить под предлогом пресечения попытки к бегству. Сейчас такого вроде бы не случалось, но кто может знать, когда подобная практика возобно-вится? Другое -- морально-этическое: работать на запретке -- значит помогать властям строить тюрьму для нас самих.