Не убоюсь зла

Харольд принадлежал к старшему поколению "антисоветчиков". Ос-новным же объектом забот КГБ в зоне было молодое поколение диссидентов-"семидесятников". Эти люди, оказавшиеся за решеткой из-за своих политических, религиозных или национальных убеждений, активно от-стаивали свое право на них и в лагере: писали заявления, проводили го-лодовки, протестуя против произвола властей по отношению к заклю-ченным. Многих из них я хорошо знал заочно -- по рассказам друзей, по документам самиздата, которые мне приходилось передавать иностран-ным корреспондентам. Выходя в зону, я с нетерпением ждал встречи со своими соратниками, но, как выяснилось, одни из них были совсем не-давно переведены в иные лагеря, другие же находились в ПКТ, куда за "плохое поведение" зеков помещали на срок до шести месяцев. ПКТ изо-лировалось от зоны забором и рядами колючей проволоки, и связаться с ребятами, сидящими там, было практически невозможно.

x x x

Одно из важных отличий зоны от тюрьмы в том, что в лагере зеку позволено раз в году свидание с родными продолжительностью до трех суток. На все это время вас помещают в особую комнатку с кухней, обеспечивая видимость домашней жизни. Конечно, за "плохое поведе-ние" свидания всегда можно лишить, но по отношению ко мне, прибыв-шему из тюрьмы после трех лет отсидки, власти решили "проявить гу-манность", руководствуясь, понятно, политическими соображениями.

Вечером двадцать шестого апреля дежурный офицер забирает меня из столовой и ведет к помещению для свиданий. Сердце мое колотится: сейчас я увижу кого-то из родных. Маму?.. Леню?..

Меня раздевают, тщательно обыскивают. Алик Атаев, один из самых дотошных прапорщиков, проявляет особый интерес к моему заду.

-- Не путай меня с собой, -- говорю я ему добродушно. -- Я всю ин-формацию держу в голове!

Алик беззлобно смеется. Мне выдают новую одежду -- после свида-ния ее отберут; я вхожу в комнату и вижу маму и Леню. Наконец-то по-сле трех лет разлуки -- и каких лет! -- мы вместе!

-- Продолжительность свидания -- двадцать четыре часа, -- сообща-ет нам офицер.

-- Как двадцать четыре?! Ведь по закону -- трое суток! -- возмуща-юсь я.

-- Не трое суток, а до трех суток. Пока неясно, будет ли свободно по-мещение.

Тут вмешивается мама:

-- Начальник нам обещал, что продлит, если появится возможность.

Просто он еще точно не знает.

-- Продлит так продлит. А пока -- сутки, -- говорит офицер и ухо-дит.

Я понимаю: никакого продления не будет, и говорю:

-- Давайте не терять времени, его у нас мало. Мама уже все обдумала.

-- Идемте на кухню. Будем есть и разговаривать.

Обеденный стол буквально ломится от продуктов, вкус которых я уже успел забыть: тут и курица, и овощи, и фрукты, и яйца, и икра... Ни мне, ни родственникам не позволяется принести на свидание пись-ма, книги, газеты; даже бумага и карандаш запрещены, чтобы мы не могли переписываться, избежав тем самым подслушивания. Но с воли можно привезти практически любую еду: пусть себе едят, меньше будут разговаривать, а за день-два зека все равно не откормишь впрок.

Сажусь за стол. Проблема, с чего начать: хочется перепробовать все. Сую что-то в рот и жуя начинаю рассказывать о следствии, перечисляя все, что собрал КГБ против других отказников: медленно, чтобы мама и Леня запомнили, пересказываю содержание приговора, говорю о каж-дом документе, уточняю каждый эпизод -- на воле должны знать мое дело в мельчайших подробностях.

Первые часы встречи проходят сумбурно: я каждую минуту преры-ваю себя, спрашиваю об Авитали, о родственниках, о друзьях; мама ме-чется между плитой и столом, то и дело вспоминая что-то очень важное, направляющее беседу в другое русло... Становится страшно, что за сут-ки мы так и не успеем поговорить обо всем.

-- Леня, давай не будем спать всю ночь, -- предлагаю я.

Измученная, но счастливая мама засыпает в моих объятиях, а мы с братом продолжаем разговаривать. Он рассказывает о событиях, проис-ходивших в мире за эти годы, о том, что предпринимает для моего осво-бождения Авиталь. Оказывается, через несколько дней в Амстердаме открывается общественный трибунал по моему делу. Я тут же решаю обратиться к нему с приветствием. Писать мне, конечно, нечем и не на чем, да и менты не дали бы вывезти, так что я продумываю текст обра-щения и диктую Лене. Брат повторяет его несколько раз, пока не запо-минает дословно.

Утром мама пытается вызвать начальника, но ей отвечают, что он куда-то уехал. Я понимаю, что все наши усилия бессмысленны: свида-ния никто не продлит, однако маме трудно с этим примириться. Чем меньше у нас остается времени, тем больше мы нервничаем, тем силь-нее ощущение цейтнота. Истекают последние часы встречи, когда-то еще увидимся!..

Мы говорим о папе, вспоминаем наше с Леней детство, перескакива-ем на текущие дела: что передать Авитали, друзьям. Входит дежурный офицер.

-- Свидание окончено.

-- Как?! У нас еще два часа!

-- Нет, ваше время вышло,-- показывает он свои часы. Оказы-вается, настенные в нашей комнате остановились, а мы и не заме-тили.