Не убоюсь зла

Воспоминания уносили меня в Москву, в прошлое, к моим послед-ним интервью и аресту. Но возвращаясь в камеру после таких "побегов", я больше не чувствовал себя одиноким: мои друзья были со мной. "В конце концов, что изменилось? -- говорил я себе, -- Тебя переместили на несколько километров от твоего дома, но жизнь продолжается. Твои друзья и близкие в Иерусалиме, Нью-Йорке, Лондоне и Москве продол-жают бороться вместе с тобой. Ты прожил несколько лет свободным че-ловеком, и только от тебя зависит, сумеешь ли ты сохранить свою свобо-ду здесь, в тюрьме".

Теперь я мог вернуться в свой мир в любое время -- и постоянно так поступал на протяжении всех лет заключения.

Часто вспоминал я своих друзей среди активистов алии. Как-то сло-жилось, что самыми близкими мне стали несколько человек, составив-шие так называемую группу "политиков".

Саша Лунц, пятидесятилетний математик, -- один из руководителей движения за репатриацию в Израиль. Его квартира была постоянно по-лна людей, приезжавших к нему со всех концов страны. Саша искренне интересовался судьбой каждого, кто подал заявление в ОВИР и вступил в отчаянную борьбу с тупой и жестокой бюрократической машиной. Он составлял списки, в которых, в частности, указывал, по какой причине человеку отказано в выезде, нуждается ли семья в материальной помо-щи -- и так по всем городам СССР. Именно в его квартире я впервые встретился с несколькими иностранными корреспондентами, аккредито-ванными в Москве, и постепенно, незаметно для самого себя, стал "споуксменом". Сейчас Саша Лунц был уже в Израиле.

После отъезда Саши его работу по сбору информации об отказниках взяла на себя Дина Бейлина. Она встречалась с людьми в любое время суток, давала им советы, помогала составлять письма и заявления. Дина была требовательной к себе и другим; к своей работе она всегда относи-лась самым серьезным образом и частенько сердилась на меня, легко-мысленного и несобранного: почему не помог такой-то? Почему пропу-стил встречу с таким-то? Все, что происходило вокруг, она принимала близко к сердцу. Мы, бывало, крепко цапались и даже ссорились, но на-завтра вновь вместе выходили на борьбу с властями. Я всегда знал, что на Дину можно положиться.

Иду Нудель мы прозвали "матерью узников Сиона". Она знала все: в какой тюрьме сидит каждый из них и в каких условиях, когда у ребят дни рождения, разрешают ли им свидания с семьей, сколько времени ос-талось провести в карцере "нарушителю внутреннего распорядка". Ида была в постоянном контакте с заключенными и их родными, вела об-ширную переписку с нашими друзьями за рубежом, бомбардировала своими протестами и заявлениями советские организации -- короче, де-лала все, чтобы перекинуть мост через пропасть, отделявшую ГУЛАГ от воли.

Володя Слепак был одним из ветеранов движения, знаменитым на Западе. Квартира его постоянно кишела гостями из-за рубежа. С утра до вечера беседуя со всей этой пестрой публикой, Борода проявлял по-истине безграничное терпение -- казалось, он может просидеть так двадцать четыре часа подряд, попыхивая своей неизменной трубкой и давая выговориться гостям. "Да ведь он же дремлет во время встреч!" -- утверждали те, кто завидовал его известности. "Это его дело", -- отвечал я им. У нас хватало талантливых ораторов и гениальных составите-лей заявлений протеста, а таких, как Борода, -- борцов с КГБ, несокру-шимых как скала -- были единицы. Даже милиционеры и тайные аген-ты, должно быть, ощущали его внутреннюю силу, ибо относились к не-му с осторожной почтительностью.

Александр Яковлевич Лернер -- крупный ученый-кибернетик, один из самых известных деятелей науки, обратившихся в ОВИР, -- органи-зовал семинар по прикладной математике для ученых-отказников, в ко-тором участвовал и я. Его советы по поводу стратегии и тактики нашей борьбы были для меня неоценимы. Мнение Александра Яковлевича бы-ло мнением человека, знающего советскую систему изнутри, и я всегда принимал его в расчет -- даже если придерживался другой точки зре-ния. А когда у меня выпадало свободное время между двумя встречами, я всегда старался заскочить к Лернерам еще и потому, что Юдифь Абрамовна, жена профессора, изумительно готовила.