Не убоюсь зла

Итак, следователи КГБ, сидящие перед тобой, - по существу, еди-новластные хозяева твоей судьбы. Возможно, никто, кроме них, тебя не услышит до самой смерти, до "рас-с-стрела". Никто, кроме них, тебе помочь не может: от внешнего мира ты изолирован навсегда; во всяком случае, это тоже зависит от их решения. И тогда есте-ственный страх, возникающий у каждого, чья жизнь в опасности, за-ставляет искать выход там, откуда, казалось бы, только и брезжит слабый свет надежды. Ты начинаешь внимательно прислушиваться к каждому их слову, присматриваться к каждому их жесту, наблюдать за выражением лиц, пытаясь понять истинные намерения твоих сле-дователей. Когда ты появился здесь, у тебя были твердые взгляды, устоявшееся мировоззрение, надежно защищавшее от них твою душу. Но мир, в котором эти взгляды сложились, и люди, которые их раз-деляли и поддерживали, оторваны от тебя навсегда. Осталась лишь абстрактная система ценностей, пока еще связывающая тебя с тем миром.

А представители государства, от которых зависит твоя жизнь, -вот они, напротив. Говорят с тобой о твоей судьбе. О других людях. Приводят примеры из своей практики. Менторствуют. Курят. Пьют чай. Обсуждают с друзьями свои семейные проблемы. Звонят женам. Прислушайся к ним, присмотрись: может, еще есть выход.

И вот ты уже постепенно начинаешь понимать своих палачей. Воз-никает мысль: они такие же люди, и -- как естественное ее про-должение -- может, с ними все же можно договориться. До этой, сле-дующей, я еще не дошел, но знал и чувствовал, что она где-то рядом и что я в опасности.

Следовательно, я обязан удержаться в своей системе ценностей. Мне необходимо во что бы то ни стало сохранить связь с моим миром. Я дол-жен восстановить и сохранить стену, которая была между мной и КГБ, только тогда они мне снова не будут страшны. А значит, я должен не гнать от себя воспоминания о прошлой жизни и дорогих мне людях, а, наоборот, - жить ими, жить своей жизнью, а не той, которую навязыва-ет мне КГБ.

Как-то Володя Слепак учил меня расслабляться и отдыхать -- так, чтобы силы быстро восстанавливались. Ложишься на спину и, мыс-ленно переключаясь с одной группы мышц на другую, приказываешь им расслабляться, внушаешь себе: "Я спокоен, совершенно спокоен, моя левая рука обмякла, теплеет..." -- и так далее. Демонстрируя это, Борода почти мгновенно засыпал. У меня же поначалу все пол-учалось наоборот. Если я хотел спать, то стоило мне заняться са-мовнушением, как те мышцы, которые я пытался расслабить, напря-гались, а сон проходил. Кроме того, поначалу было трудно сосредо-точиться на одном участке тела. Тогда постичь мудреную науку мне так и не удалось -- помешал арест. И только через несколько лет, в камере Чистопольской тюрьмы, я, кажется, овладел-таки этой тех-никой.

Сейчас же я использовал методику Бороды совсем для другого. У меня уже не было потребности спать целыми днями, но разговаривать с соседом по камере мне хотелось еще меньше. Поэтому я притворялся спящим и медленно, очень медленно, чтобы не упустить какую-нибудь важную деталь, начинал двигаться назад по вектору своей жизни -той, что осталась за воротами тюрьмы и к которой я сейчас пытался прорваться. Я "тормозил" мысль, смаковал дорогие мне эпизоды про-шлого каждый раз восстанавливая в памяти все новые и новые детали Я опять жил среди близких мне людей, снова рвался мечтой в Израиль, был, как и раньше, полон желания помочь тем, кто во мне нуждался.

4. ТОЧКА ОПОРЫ

Самые дорогие воспоминания были связаны с Наташей. Первой остановкой в моих путешествиях на "машине времени" всегда был один и тот же день: тринадцатое октября семьдесят третьего года -- день нашей первой встречи у Большой московской синагоги.

Прилегающий к синагоге отрезок улицы Архипова уже давно пре-вратился в постоянное место встреч московских евреев, готовившихся к отъезду в Израиль. Немало было среди них тех, кто уже подал заявле-ние в ОВИР и ждал решения своей участи; попадались и совсем свежие отказники. В этой толпе можно было встретить и ветерана войны из Минска, приехавшего установить контакт со столичными единомыш-ленниками, и грузинского еврея в громадной кепке, именуемой" аэрод-ромом", и лощеного ленинградского профессора. Всех приходивших по субботам к синагоге можно было разделить на две категории: тех, кто нуждался в помощи, и тех, чьей задачей было этим людям помогать. Последние, понятно, исчислялись единицами.

За неделю до той памятной даты, тоже в субботу, я встретил у сина-гоги двухметрового красавца с библейской бородой; на нем были потер-тые джинсы и латаная-перелатаная кожаная куртка. Мы познакоми-лись. Миша Штиглиц -- так звали гиганта -- попросил меня подклю-чить его к демонстрациям, которые мы проводили с требованием выпу-стить нас в Израиль, -- он тоже хотел в них участвовать. Сам я лишь за день до нашей встречи впервые вышел на такую демонстрацию, отде-лался штрафом и теперь, естественно, чувствовал себя ветераном, гото-вым помочь "новобранцу" присоединиться к нашей борьбе.