Не убоюсь зла

Когда после обеда я вернулся в кабинет следователя и Солоченко вновь принялся журить меня за глупое и недальновидное поведение, я сделал вид, что мучительно размышляю, и наконец сказал: -- Что ж, я, пожалуй, готов в виде исключения, выслушав показания Тога и тех, кто с ним встречался, подтвердить или опровергнуть приведенные в них факты, касающиеся меня лично. Предупреждаю, что о других я, как и раньше, не скажу ни слова.

Вряд ли мое предложение показалось Солонченко особо щедрым. Но все-таки это был явный знак, свидетельствовавший о том, что я начи-наю поддаваться нажиму. Следовательно, давление нужно усилить. Со-лонченко изобразил возмущение: -- Мы же здесь не в игрушки с вами играем! Если хотите, чтобы к вам относились всерьез, рассказывайте все, что знаете, а мы уж сами сравним ваши слова с показаниями других. Если будут расхождения, я вам на них укажу, вот тогда и опровергайте сколько душе угодно. А привередничать, как английская королева, здесь нечего! Уж больно вы, Щаранский, капризны; к нам у вас слишком много претензий, а к себе -- слишком мало.

Отступать дальше я не собирался, а потому мы с Солонченко вскоре расстались, отложив партию в той, же позиции.

Через час в камере появился заместитель начальника тюрьмы по по-литчасти Степанов и обратился ко мне:

-- Вы, надеюсь, не забыли еще, что нарушили режим содержания? Знайте, что у нас с этим строго. Советую морально подготовиться к наказанию.

Прошло еще четверть часа, и меня увели в карцер. Перед этим два вертухая предложили мне раздеться. Тщательно исс-ледовав мою одежду, они вернули мне трусы, майку и носки и выдали тонкие рваные штаны и куртку, а также предложили на выбор -- тапки или огромные тяжелые ботинки без шнурков. Я выбрал ботинки.

Помещался карцер в подвале. Закуток в три квадратных метра -- два на полтора -- с цементным полом и цементным же пеньком посередине, таким маленьким, что долго на нем не высидишь. Света нет, лишь тус-клая лампочка над дверью -- чтобы надзиратель видел тебя в глазок. Стены влажные, в потеках, штукатурка свисает с них клочьями. Сы-рость сразу же проникает сквозь одежду. Пока еще, кажется, не холод-но, но уже ясно, что ночь будет нелегкой. К стене, как полка в железно-дорожном вагоне, прикреплена массивная грубо отесанная доска. Перед отбоем в карцер вошел надзиратель, отомкнул замок и опустил ее. В подвальном коридоре полдюжины камер, но остальные свободны. Непо-далеку от моей стоит стол, за ним всю ночь сидят двое вертухаев в тулу-пах, пьют чай, беседуют.

В карцере холодней, чем в коридоре. И тулупа нет. И чая, чтобы со-греться. Встаешь, делаешь энергичную зарядку -- отличные это были времена, когда хватало сил на зарядку в карцере! -- и, разгоряченный, снова ложишься. Ты понимаешь, что хорошо бы побыстрей заснуть -- до того, как снова замерзнешь, -- но нет, не получается. Подтягиваешь к животу ноги и растираешь мышцы, не вставая с нар. Как будто помо-гает, но только до тех пор, пока снова не вытянешься. Наконец решаешь не обращать внимания на холод, пытаешься расслабиться и думать о том, что произошло на следствии. Но тут вдруг еще не закаленные кар-цером мышцы начинают конвульсивно дергаться. Особенно странно ве-дут себя ноги: независимо от моей воли они занимаются гимнастикой сами по себе -- поднимаются и падают, поднимаются и падают... При этом тяжелые ботинки, которые я решил не снимать -- в них все же теп-лее, -- стучат по нарам.

-- В чем дело? Почему шумите? -- заглядывает в глазок надзира-тель.

У меня нет желания отвечать ему. Ноги продолжают "шуметь"... Прошли годы. Я научился десяткам маленьких хитростей: как пронести в карцер карандаш, как распределять еду между "голодным" днем и "сы-тым", как, натянув рубаху на голову, согревать себя собственным дыха-нием; научился "качать права" -- требовать в камеру прокурора, гра-дусник, теплое белье (которое положено по инструкции при температу-ре ниже восемнадцати градусов, что практически никогда не выполня-ется) , научился не думать о еде даже на сотые сутки карцера. И все же к одному я так никогда и не смог привыкнуть: к холоду.

...Подъем. Наконец-то! Надзиратель закрывает нары на замок, выво-дит меня в коридор -- умываться. Господи, как же здесь тепло! К чему им тут тулупы?! Я медлю у рукомойника, чтобы подольше не возвра-щаться в свою душегубку.