Не убоюсь зла

Да, надеюсь, протоколы остались бы теми же. Но сколько душев-ных сил сэкономила мне моя игра! При этом важно подчеркнуть: она удалась именно потому, что возвела стену между мной и КГБ и по-могла мне замкнуться в своем мире. На протяжении долгих лет, про-веденных в тюрьмах, я общался со множеством зеков и пришел к вы-воду: каждый, кто осмеливался начинать с органами игру "на сближе-ние", неизменно терпел поражение, независимо от цели, которую ста-вил перед собой, -- будь то поиск общего с ними языка, попытка сдел-ки или стремление к почетному компромиссу, -- ибо подобные игры, свидетелем которых я был, о которых слышал, ставили заключенного на одну ступень с его палачами, и, в конечном счете, он оказывался в их руках.

= * * *

От людей старшего поколения, сидевших при Сталине, от авторов "самиздатских" мемуаров узнали мы, родившиеся в сороковых, какой страшный смысл заключен в таких аббревиатурах как ЧК, НКВД, КГБ, таких невинных названиях как Лефортово, Лубянка, Бутырки, таких расхожих понятиях как следствие или допрос; о жестоких побоях и изощренных пытках, в результате которых узники подписыва-ли все, что было нужно органам, сознаваясь в несовершенных пре-ступлениях и давая показания на своих близких.

Теперь пытки официально запрещены. КГБ -- витрина советского правосудия. Это вам не милиция, здесь рукам воли не дают, нецен-зурно не выражаются. Время от времени, правда, тебя могут "закон-но" пытать голодом и холодом в карцере, но и там будут обращаться к тебе исключительно на "вы". И шагая по коридорам Лефортовской тюрьмы, в которых всегда царила могильная тишина, мимо суровых, но вежливых старшин, я и представить себе не мог, что вон там, в самом конце, у грузового лифта, есть камера под названием "резин-ка", ибо стены ее обиты мягким упругим материалом, ударившись о который, не получишь ни перелома, ни простого синяка. Если того требовали "государственные интересы" и КГБ был уверен, что о судьбе жертвы не станет беспокоиться мировая общественность, зека заводи-ли в нее и били. Били те самые вежливые старшины, обращавшиеся ко мне на "вы". А в то время, когда следователи уверяли меня, что психиатрия в СССР не используется для репрессий, тем, кого допра-шивали в соседних кабинетах, показывали снимки людей с искажен-ными от невыносимой боли, страшными лицами, в которых ничего че-ловеческого уже не оставалось. "Не хотите сесть, как они, на "вечную" койку -- давайте показания", -- говорили следователи. Обо всем этом я узнал только года через три, встретившись с теми, кто через это прошел.

Со мной же, как и с другими известными на Западе диссидентами, было иначе: долгие беседы, намеки, обещания, угрозы... Нас пытались сломить не физическим воздействием, а только -- спасибо им! -- пси-хологическим.

Но и я после первых успехов в игре почувствовал себя неплохим психологом. Теперь, укрепившись на завоеванном плацдарме, нужно было сделать новый бросок вперед: дать им еще одно доказательство своей осведомленности и проверить их реакцию. В то же время я ожи-дал и от КГБ какой-нибудь тактической новинки -- ведь не могут же они не понимать, что проиграли не только с Лернером, что у меня теперь есть основания сомневаться в каждом их слове. Стало быть, чтобы усилить свое давление на меня, КГБ следует немедленно пойти с козыря. С какого? Я ждал продолжения с интересом, но и с некото-рым страхом, который, впрочем, старался преодолеть, говоря себе: чем раньше я заставлю их выложить все козыри, тем лучше.

Мое нетерпение объяснялось еще и тем, что я получил постанов-ление о новом продлении срока следствия -- сразу на четыре месяца (предыдущие были соответственно на два месяца и на три), и мне хо-телось кое-что сказать Солонченко по этому поводу.

-- Почему КГБ затягивает следствие? -- спросил я его сразу же, как только вошел.

-- А как же вы думали? -- следователь был явно доволен, услышав этот вопрос; он, конечно, ожидал его. -- Это показывает, насколько серьезно мы относимся к вашему делу. Всех сообщников допросить, все улики собрать и проанализировать, исповедь каждого покаявшего-ся записать и проверить -такая работа требует времени.

-- И сколько же вы собираетесь этим заниматься?

-- Да уж, думаю, год-полтора нам наверняка дадут. Наш долг -- выяснить все детали, дать верную оценку поведения каждого из ва-ших приятелей -- и до его ареста, и на следствии.

-- Год так год, дело ваше. Жаль только, что обещаний не выпол-няете. Говорили, что буду сидеть с сообщниками, а приходится весь такой длинный марафон бежать в одиночестве.

Снова, как и после реплики о Лернере на предыдущем допросе, по-следовала напряженная пауза. Солонченко прямо сверлил меня взгля-дом, пытаясь определить, что мне известно. Впрочем, пауза на этот раз показалась мне не такой долгой и страшной, как в прошлый раз, и я выдержал взгляд следователя, довольно нагло при этом ухмыля-ясь.

Улыбнулся, наконец, и Солонченко, но холодно как-то, скривив губы:

-- Ничего, главное, что к финишу вы придете не один. Так что не переживайте.

-- Надеюсь, что, по крайней мере, в группе лидеров?