Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Группа, действительно, случайная во всех отношениях, разношерстная, без центра и своего смысла. Хотя по отдельности, наверное, все способные и талантливые люди. Почему он построил такую компанию? Странно.

Потом был вокал, потом 1,5 часа импровизация. Потом пришел Васильев в 15.00, перед тем как начались какие-то претензии (совершенно непонятно, по какому поводу и к кому обращенные, наверное, к Раскину, который тут же присутствовал). На обед опоздали в результате.

Раскин принес в кульках какое-то говно, которое мы и съели без чая и воды. Расписание было названо преступным и отменено, другого назначено не было. Все сели на ступеньках и стали ждать, временами спрашивая меня: что дальше? Шеф решил, чтобы мы смотрели показ итальянцев, чем и занимались с 17-ти до 20-ти. Потом опять — неизвестно, что делать. «Идите работать», — сказал шеф. Пришли во вторую студию. Репетируем, кто что.

Хочется есть и хоть какого-то порядка…

С нами он еще не репетировал с приезда.

3 мая 1993 г., Рим

День рождения А. А. Тяжелейший день. Кризис. Не может собраться. Наедине пытался найти какие-то слова, что-то сказать… но все очень сложно. Временами мне начинает казаться, что это болезнь, в самом тривиальном клиническом смысле… Ход мыслей записать просто невозможно, только на магнитофон. Потом останавливается и произносит совершенно трезво… но… все это — ерунда. «Всему причина — моя психическая болезнь». И опять — о невозможности работать… жить… и т. д. Часто повторяет о самоубийстве, вчера, например, просто сказал: я выброшусь из окна, у меня этаж высокий… Дальше: все бросили, все предали… меня окружают хамы… я сам из хамов, вышел из хамов и туда же вернусь… Много цветов. Итальянцы принесли кучу сладостей, шампанского две бутылки и колы… Что-то пытались петь, как-то поздравлять. Стоял мрачный… насилу выдавил «спасибо». Веселья не получилось. Потом полтора часа на террасе я уговаривал его пойти на репетицию… Невозможный диалог.

В конце концов пришел к нам, молча долго сидел… начал по слову выдавливать по поводу нашего вчерашнего ночного показа (показ, по-моему, был замечательный). Актеры по-своему чувствуют, что ситуация непростая… Спокойны, но напружинены… Мне все они нравятся сейчас, как люди, как актеры… как компания.

Потихоньку, кажется, раскручивается, говорит о вчерашних монологах.

«Тон вчерашней репетиции был очень неплохой, им нужно пользоваться… в дальнейшем.

Если бы спросили, а зачем вы это играете, что доставляет вам удовольствие? — вы бы ответили, мне доставляет удовольствие сочинять игру! Вот какой это текст. То есть искусство для искусства — с одной стороны, но и — красота самой жизни — с другой! Пафос в этом! В невозможности ее исследования, расчленения и т. д. Для этой пьесы — в игре должна быть надежда, чтобы можно было сказать: это и есть жизнь!

В конце концов… вы бы сказали, я сочиняю для того, чтобы спровоцировать силу жить, я верю, что если правильно буду играть — спровоцирую саму жизнь».

4 мая 1993 г., Рим

В 12-м часу закончилась открытая репетиция (10-я по счету), и после короткого перерыва началась наша репетиция (то есть русской группы), итальянцы ушли домой спать.

А у нас показ. Васильев сидит и смотрит молчаливо. Показывают 8 работ. Очень скучно и долго. Я бы никогда не смог все это высидеть и досмотреть, у него какая-то специальная способность смотреть скучные, бесконечные и беспомощные работы.

За эти дни делал записи в другой тетради, к сожалению. Старался что-то зафиксировать из этих безумных, идиотских дней. Эта римская история — невероятная история, хотя, конечно, она никак не кончится, то есть кончится, по обыкновению, хило и благополучно.

Только вот к своему преклонному возрасту стал определенно видеть, как нелогична, абсурдна, безнаказанна эта петрушка под названием жизнь.

Я устал. Чисто физически устал. А труппа (или группа, не знаю, как сказать) просто бездыханна. Вялые молчаливые тени, совершенно анемичные и безразличные.

Расписание составлено совершенно безграмотно, дико. Просто как будто вредители составляли, чтобы все провалить. Собственно расписания, в строгом смысле слова, никакого и нет. Просто жизнь по армейскому принципу: мне неважно, чтобы ты работал, важно, чтобы мучился…

Важно, чтобы актеры с утра до ночи находились в театре, не имели возможности отдохнуть и поесть и вообще, чтобы не было радости на лицах. Особенно раздражает радость и какие бы то ни было жизненные проявления… и т. д. Впрочем, ну что писать про это… Пусто.

За 24 дня работы не сделано ничего! Фантастика! Васильев очень гордится итальянцами, их достижениями в свободной импровизации. У меня нет такого определенного взгляда. Мне кажется, 3–4 симпатичных лица. Несколько способных молодых людей. О профессии говорить пока просто не приходится. Все довольно мило… но для режиссера с мировым именем хиловато, прямо скажем. Но, действительно, итальянцы ходят, разговаривают, органично существуют, иногда с юмором, в какой-то стилистике (несколько месяцев труда все-таки).