Не уходи. Останься

И нет ничего нового под Солнцем.

Дима медленно приходила в сознание. Сначала ощутила головную боль, — она расходилась волнами от виска и ниже. Что-то ей подсказывало, что башкой она приложилась основательно, и правая сторона лица немного немела, но стоило Димке пошевелиться, как все тело прострелило болью. А ногу особенно.

По закону жанра она видела в полутемной комнате сырость, голые стены и где-то подтекал кран или труба: звук падающих капель на пол неимоверно раздражал.

Свет от лампочки Ильича падал только на часть комнаты.

Дима сидела на стуле, руки заведены за спину и скованы наручниками. Что само по себе было плюсом, но радоваться пока очень и очень рано.

Она не знает где находится и сколько времени провела в отключке. А также, что за херню ей засандалили в шею.

Оружия при себе нет.

Все ножи лежали на столе, который стоял в трех метрах от нее. Добраться до них возможности нет. Пока что. Пистолет лежал там же, как и запасная обойма.

Свет в помещение не попадал. Никаких посторонних звуков не проходило. Ни шума машин, ни каких-либо других, кроме падающих, мать их так, капель воды.

В комнату вела только одна дверь. Металлическая, на вид довольно ржавая.

Дима бы не удивилась, если бы узнала, что это какой-то полуразрушенный завод недалеко от города, или, даже и в самом городе, но на окраине.

Почему именно завод?

Ну, может, и не он, может, станция водоснабжения какая, или что-то такое. Но промышленное.

По стенам шли трубы диаметром в тридцать сантиметров, и их было много. Бетонные стены, никаких окон. Но по мере прояснения сознания Дима начала, кроме стука водяных капель, различать и еще кое-что. Гудение. Все же что-то где-то работало.

Дима оставила обстановку в покое и начала прислушиваться к себе.

Ноги у нее были не связаны, но правая была сломана в области голеностопа. Опухла, занемела, и периодически простреливала резкой оглушающей болью, стоило ей пошевелить пальцами.

Руки плохо слушались, занемели. Значит, в таком положении она сидит достаточно долго, полтора часа точно.

Металлические браслеты впивались в кожу, но спасибо прошлому опыту и пыткам, — часть пальцев чувствительность потеряли давно, но она сносно научилась ими управлять и без нужной сенсорики.

Беспокоила голова. В висках стучало болью и пульсом. Перед глазами все немного плыло, а правый глаз видел плохо. Впадать в панику из-за возможной слепоты Дима не стала. Но гематома, похоже, расползлась на пол лица.

А значит, времени прошло не полтора часа, а как минимум два.

Хорошо. Это хорошо.

Никаких лишних эмоций в себе не ощущала. Не было страха. Только желание покончить со всем этим поскорей.

Она запретила себе думать о тех, кто там остался.

Не могла представить, что ощущает ее муж, второй раз оказавшись в ситуации, когда от него ничего не зависит.

Боялась за Романа и его психику. Его план. И если что-то пойдет не так, он будет винить себя и только себя.

Два человека, которые были важны больше всего.

Ради них ей сейчас нужно забыть обо всех чувствах и довести дело до конца. Если не самой, то дотянуть, пока не придет помощь.

Они сняли с нее украшения. Убедились, что ничего не глотала. Уверена, что и телефон выбросили. А рюкзак, захваченный из дома, так и остался в покореженной машине.

Но… старые добрые маячки в зубах: технология старая, времен железного занавеса. И нестандартные частоты, чтобы засечь. Правда, тут слишком много бетона, может и не пробиться сигнал.

Тогда будут отслеживать маячок на ее пистолете.

Ромашка — гений!

Открывается дверь, со скрипом. Медленно, как в кино. Входит мужчина. Голова вся седая, глаза серые, тусклые. Морщины на лице. Губы тонкие, и сжаты в упрямую линию. Взгляд суровый, пустой, ничего не выражающий.

В нем нет безумия, как она надеялась. Хоть так, но сумела бы его оправдать в своих глазах, сказать себе: его сломала система, он не виноват.

Но даже такого варианта, — сохранить в памяти от своего отца что-то хорошее, — он не оставил ей.

Она смотрела в глаза своего врага, и видеть в этом старом мужчине должна именно врага.

Дима стиснула зубы сильней, чтобы ни один мускул не дрогнул. Сейчас должен состояться разговор, а потом все закончится.

Правой рукой начала аккуратно надавливать на пястную кость и большой палец левой. С каждой секундой надавливая сильней. И чтобы не был слышен хруст вывихнутого сустава, заговорила, прерывая молчание:

— Здравствуй, папа! — боль была мгновенной, острой, но к счастью, мимолётной, и голос не дрогнул, — левую руку от металлического браслета она освободила.

Мужчина некоторое время молча ее разглядывал, подошел на пару шагов ближе. Но недостаточно близко. Нужно еще.

Ее отец очень изменился внешне. Возможно, это именно старость, а может, косметические средства так искусственно состарили его лицо. Но Дима обманываться не спешила. Видела этот мощный разворот плеч, гордую осанку, сильные тренированные руки. Легким противником Вячеслав Зимин не был.

Он сделал еще шаг к ней ближе, внимательно всматриваясь в ее лицо, глаза. Пытался что-то рассмотреть. Искал что-то? Возможное сходство с матерью или с Дроздом?