Не уходи. Останься

В прошлом она могла приспособиться ко всему, потому что от этого зависела ее жизнь. Теперь же все зависло в непонятном состоянии, но и ей ничего напрямую не угрожает. Если не считать угрозой саму себя.

Но и оттягивать дальше нельзя.

Она привыкла лицом к лицу встречать проблемы. Хватит. Отдохнула. Довела себя до точки, до самого края и пора прыгать. Пусть даже в самую бездну, где не видно каменистого острого дна…

А дождь так и продолжал шуметь по крыше, убаюкивая Илая, и придавая Диме какой-то решимости.

Она вздохнула и направилась к выходу из детской, потопала в кабинет мужа. Но найти благоверного за работой не смогла, чему сильно удивилась. Обычно, ближе к обеду Ибрагим предпочитал работать, а потом приходил в детскую и они несколько часов подряд вместе находились с сыном. Играли, смотрели что-то, и даже читали детские книжки.

На кухне послышался шум. Что-то заскворчало на сковороде, и по дому разнесся запах жареного мяса. Вкусный запах.

Дима вернулась в детскую, проверила радионяню, прикрыла дверь и заперла ту на замок. Нож же, привычным жестом легко лег в ладонь.

Отступили все тревоги и непривычная для нее растерянность и потерянность.

Только равнодушное спокойствие.

Каждый тихий шаг пусть и отдавал немного болью в поврежденном голеностопе, но ей было плевать. Бывало гораздо хуже.

Она подошла к арке, ведущей на кухню и остановилась. Пытаясь понять, что же происходит. Их домработница сегодня не должна быть здесь, Ибрагим тоже куда-то делся, а в кухне хозяйничает некто.

Ей не было страшно. Но и нож прятать Дима не спешила.

Правда, стоило только завернуть за угол, как отшлифованный острый металл вывалился из разжатых пальцев.

У нее случился банальный шок. От увиденного. И она медленно начала оседать, сползая по гладкой прохладной стене, при этом во все глаза глядя на мужа.

А когда задница почувствовала опору, то зажмурилась, выдохнула и проговорила:

— Я заперла Илая в комнате, пойди открой, пожалуйста.

У нее не было сил, чтобы подняться и сделать это самой. Ноги стали ватные.

Только мысль билась в мозгу: «она чертов параноик!!!»

Не прошло и тридцати секунд, как Ибрагим вернулся обратно. Она не услышала его тихих шагов, но, как и всегда до этого, просто внутренним чутьем ощутила, что он рядом и лишь потом почувствовала его руки на своих плечах.

Ибрагим поднял ее с пола, прижал к себе крепче, так и держа ее навесу, потащил к островку посреди кухни, можно назвать его столом или рабочей зоной, хрен поймешь, как правильно. Муж отпустил ее только тогда, когда смог усадить на высокий стул. И спокойно вернулся к своему занятию, ничего не комментируя. Молча стал помешивать что-то в сковороде, а потом спокойно принялся нарезать грибы и помидоры.

Офигеть.

Весь такой суровый, деловой, в фартуке, и готовит.

Ее муж. Ее Ибрагим. Мужчина, который вызывал бурю противоречивых чувств и ощущений внутри нее. От желания прикоснуться к нему именно сейчас, смахнуть упавшую челку со лба и поцеловать. До желания всадить этот пижонский тесак, которым он так красиво орудует, шинкуя овощи, ему же в бочину и пару раз провернуть по кругу, вырывая с его губ стон боли.

Кажется, она окончательно спятила.

Дима молча наблюдала за руками мужа. Как ловко и профессионально у него получается готовить, резать, пассеровать.

Прежде таких талантов за ним не наблюдалось, и в воздухе повис вопрос. Но задать его вслух она почему-то не решалась.

Было страшно нарушать напряженную тишину. Так всегда: проще кинуться его прикрывать своим телом, убивать других и подставляться самой. Но намного трудней начать откровенный правдивый разговор. Позволить вылезти наружу самым страшным кошмарам, самой гнилой боли. Обличить свои чувства в слова, попытаться донести до другого, что на самом деле беспокоит.

Душевные разговоры — это не по ее части.

Очень хотелось сорваться с места и уйти к сыну. Муж не будет бежать следом, заставлять слушать или выпытывать. Нет. Он будет ждать, даже если ему невозможно больно от ее молчания.

Только она осталась сидеть на месте, приросла к этому стулу, к этой кухне. Светлой и теплой. Заворожило ее зрелище Сургута на кухне.

Смотрела на него, а сердце гулко билось в груди, почти тараня ребра, причиняя боль. Во рту пересохло и губы жгло от желания немедленно его поцеловать.

Но Дима сложила руки на груди, скрестила ноги. Выжидательно застыла.

Когда же аппетитная еда была разложена по тарелкам, а приборы заняли свое место, Ибрагим заговорил:

— Поговорим?!

Он заговорил, а у нее сердце ухнуло куда-то в пятки.

***

За эти недели упорного молчания, избегания друг друга, но совместных вечеров и дней рядом с женой и сыном, Ибрагим понял для себя, пожалуй, слишком много вещей.

Самое главное, что стало очевидным — это ошибки в прошлом.

Он считал, что они с Димой были семьей. Но был не прав, настолько не прав, что потребовалось три года адского существования, чтобы понять, как нужно жить, как необходимо поступать, чтобы два человека считались семьей не из-за штампов в паспортах.