Не унывай!

Тут, понимая, что разговор рушится, вступила второй режиссер Коренева, мама знаменитой актрисы.

– Ну расскажи про зайчика. Твоя мама говорила, что ты плакал, когда зайчика выстирали и повесили на прищепку.

Саша с ужасом на меня посмотрел:

– Предательница! Зачем рассказала?

Я встала.

– Извините, Эльдар Александрович. У нас, видимо, ничего не получится.

И мы вышли. Дальнейший разговор с сыном меня потряс. Он сказал:

– Мама, прости меня. У меня сердце билось в горле, вот здесь (он показал на шею), и я ничего не мог ответить. Тебя теперь тоже не возьмут в кино?

У меня подступили слезы.

– Сашенька, это я виновата, что тебя привела. Меня возьмут, не волнуйся!

Меня действительно взяли.

Фролов и Миллиоти, с которыми мы дружили, ходили летом на моторке по Оке. Они пригласили моего девятилетнего сына Ваню поехать с ними. Мы собирались их забрать в Тарусе, у нас тогда был «Запорожец», маленькая старая машинка. В пятницу, накануне нашей поездки, звонит Миллиоти: «Мила, ты только не пугайся. Дети заболели дизентерией. У моего Сани температура сорок, мы вернулись в Москву на автобусе, а Ваня остался с Геной. Он тоже заболел, но в более легкой форме. А еще он разрубил себе голову…» Тут у меня отнялись ноги. Оказывается, Ваня пошел рубить сучья, а взрослые велели ему рубить обухом. Он замахнулся и острием топора поранил себе голову, но никому ничего не сказал, а пошел к Оке смывать кровь. У Вани закружилась голова, и он чуть не упал в воду…

Мы тут же рванули в Тарусу. Дорога тогда была ужасная, пришлось переезжать на машине вброд через речку Таруску. Доехали – уже темно, палатка Фролова и Миллиоти на другой стороне. Мы поставили свою палатку, а утром проснулись от шума: большая толпа, все кричат, плачут – утопленник. У меня упало сердце. Спрашиваю: местный или москвич? Оказалось, утонул местный пьяница.

Перебрались на тот берег. Ваня более-менее в порядке. Фролов сказал, что он вел себя очень мужественно, пил энтеросептол и крепкий чай, поэтому выдержал. В таких путешествиях человек очень взрослеет и мужает.

В 1978 году мы поехали на гастроли в Куйбышев (Самару). На этот раз я взяла с собой Ивана – посмотреть Волгу. Гостиница находилась на берегу, из окна была видна могучая река. Пока я играла спектакль, Иван, который тогда увлекался «мокрой» акварелью и учился в художественной школе, писал пейзажи. В разное время он писал Волгу во время заката. Когда я пришла, он показал мне четыре пейзажа. И так это было хорошо, что я прямо заплакала (я вообще поклонница его как художника).

Я и хотела, чтобы он стал профессиональным художником, и боялась: не знала, как живут художники, могут ли они заработать себе на хлеб. Я повела Ваню на консультацию к художнику Владимиру Владимировичу Домогацкому. Моя подруга Майя Гогулан была с ним знакома и устроила мне эту встречу.

Мы попали в очень интересный дом. Работы отца Домогацкого, скульптора, есть в Третьяковской галерее, сам Владимир Владимирович когда-то был знаком и с Шагалом, и с Кандинским. Отец его дружил с Роденом, у Домогацких была квартира в Париже. Меня поразил дом, увешанный подлинными этюдами известных художников, мебель в стиле «модерн» – все это напоминало музей. Жена хозяина дома тяжело болела и лежала в соседней комнате.

Я объяснила причину своего прихода. Он спросил: «А как вы думаете, сколько художник должен зарабатывать?» – «Ну, хотя бы сто рублей…» (Сама я получала уже двести.)

Он засмеялся и сказал: «Ну, может быть, может быть, хотя и не всегда. Мне приходилось и голодать, и фамильные серебряные ложки продавать. И потом, художником становятся не сразу, все понятно будет лет через десять. А еще важно, какая жена попадется… Ну, показывайте, что принесли». Он отодвинул Ванины работы, сделанные в художественной школе, назвав их «чертежами»: «Давайте то, что он дома рисует». Тут я показала волжские пейзажи. «Так-так-так. Вот это – другое дело. А вот за этот пейзаж я, пожалуй, взял бы его в ученики. Учить буду совершенно бесплатно». Так мой сын стал учеником замечательного художника Владимира Домогацкого.

После десятого класса, по совету Владимира Владимировича, Ваня поступил на художественно-постановочный факультет Школы-студии МХАТ и стал учеником Петра Белова, тоже замечательного художника. Отслужив в армии, Ваня пришел преподавать в художественную школу, где сам учился. А через несколько лет стал ее директором и руководит ею до сих пор, будучи уже заслуженным художником и главным художником театра «Экспромт». Теперь он и сам преподает в Школе-студии МХАТ и до сих пор с нежностью и благодарностью вспоминает Владимира Владимировича.

Саша пошел в школу имени Ромена Роллана, в ту же, что и Ваня. Ваня водил Сашу в школу, и родители других детей мне рассказывали, что они, проводив своих детей, стояли около школы и ждали, пока мимо пробегут опаздывающие Ваня и Саша, и кто-нибудь из родителей давал отмашку: «И наконец – братья Миляевы!» Зрелище было комическое: бежит высокий худой Ваня, а рядом Саша – ростом с его ногу.