Не упусти

– Даже не знаю. – Сорока пожала плечами. – Интересно, что никто до сих пор не знает, что с ней случилось. И это несмотря на то что поиски продолжаются, понимаешь? В смысле, на этой неделе ученые считают, что нашли ее кости, на следующей вдруг находят ее на старой фотографии. Но никто до сих пор не знает наверняка.

– И это печальнее всего.

– Мне так не кажется, ведь это значит, что она могла выжить. Могла все это разыграть, чтобы исчезнуть. Начать новую жизнь где-нибудь в другом месте.

– Если на минутку забыть, что твой сценарий крайне маловероятен, – сказал Бен, улыбаясь, – то зачем ей вообще так делать? У нее же был муж, было все.

– У каждого есть причина хотеть изменить жизнь, – тихо сказала Сорока.

Она не собиралась откровенничать, тем более так едко и остро, но так уж вышло.

Едко, остро и абсолютно честно.

Бен посмотрел на нее так, словно хотел о чем-то спросить. Но потом покачал головой, почти незаметно, и сказал:

– Думаю, об этом и можно сделать наш проект. Я имею в виду, ты права – многие строят догадки о том, что с ней случилось, но пока ничего не доказано. Мы могли бы исследовать основные теории и, возможно, вычислить вероятность каждой. Коэффициент вероятности, что-нибудь такое.

– История и без того плохая, а ты еще хочешь привнести в нее математику? – пошутила Сорока.

Бен рассмеялся:

– Вероятности завораживают.

– Конечно, конечно.

Они провели в библиотеке почти четыре часа. Сорока не обедала и не завтракала, и у нее заболел живот, пока она ехала на велосипеде две мили к дому. Домой она приехала уже после пяти. Сорока приготовила себе ужин, не включая лампы на кухне, чтобы насладится последними лучами солнца, проникающими через окно.

Пока кипела вода с макаронами, Сорока глядела в окно. Все по-прежнему было нормально.

Мир был тихим и обычным.

После ужина она займется сочинением для мистера Джеймса. Он хочет, чтобы Сорока сдала его на следующей неделе, и она твердо решила сделать это раньше, чтобы показать ему, как ей не хочется остаться на второй год.

Она налила стакан лимонада из кувшина, который оставила в холодильнике, и плеснула туда водки.

Коктейль был слабее, чем прошлой ночью, лишь привкус обжигающей водки в противовес сладости лимонада.

Сорока ела макароны с сыром на кухне, стоя над раковиной. Глаза то и дело возвращались на задний двор, просто проверяя, на всякий случай.

Ничего необычного.

Доев, она переоделась в купальник и перенесла коктейль к бассейну.

Ей нравилось тихое оцепенение после первых нескольких глотков, волна спокойствия в груди разливалась все дальше и дальше, к пальцам рук и ног. Было особенно приятно лежать на матрасе-пицце, наслаждаясь последними лучами солнца, которые просачивались сквозь деревья на заднем дворе.

Она сделала еще один большой глоток водки с лимонадом, скатилась с матраса и позволила воде поглотить ее.

Какое точное слово «поглотить» – вода скользнула по голове и сомкнулась. Когда Сорока провела по голове руками, волосы показались шелковыми. Она чувствовала, как вода дергает ее за уголки глаз и рта, заливается в уши, пытается пробиться внутрь.

Она вынырнула после сорока восьми ударов сердца, глубоко вдохнула вечерний воздух и снова провела руками по лбу, приглаживая мокрые волосы.

Открыв глаза, Сорока подумала, что ей померещилось. Она быстро заморгала, чтобы стряхнуть воду с ресниц, и каждый раз, когда моргала, ждала, что он исчезнет, но он не пропадал, а все также упрямо стоял на заднем дворе с безвольно опущенными руками и смущенным выражением лица, на котором отражалось так много чувств: боль, потерянность, одиночество и непонимание того, как он здесь оказался.

– Папа? – спросила она, и это слово отразилось от поверхности бассейна и прозвучало в тишине гораздо громче, чем ожидалось.

Отец ответил не сразу. Он просто смотрел на нее. Однажды, когда Сорока была еще совсем маленькой, она открыла шкафчик под раковиной, где родители держали пластиковый контейнер для переработки отходов. Мама забыла вернуть детский замок на шкаф и вышла в другую комнату, а Сорока тут же заковыляла к шкафу и открыла его. Она смотрела на бак с мусором так, словно это был сундук с неприкасаемыми, бесценными сокровищами. Рассмеявшись, она сунула туда руки. Смех превратился в визг предательской боли, когда что-то острое вонзилось в палец. Она вытащила руку. Повсюду была кровь.

Первым прибежал отец. Он взял Сороку на руки, посадил на кухонный стол и осмотрел рану с озабоченным, но решительным видом.

– С тобой все хорошо, – пробормотал он, когда Сорока завыла, закинув голову и упершись крохотными ножками ему в грудь. – С тобой все будет хорошо.

Мелкий порез сильно кровоточил, но был не очень глубоким. Отец промыл его водой с мылом, обмотал палец бинтом и дал фруктовый лед.

После этого она целый год показывала всем «бо-бо» на пальце, даже когда порез полностью зажил, и ничего уже не было видно.

Сердце Сороки неприятно сжалось в груди. Она помнила острую боль в пальце так же отчетливо, как будто это случилось минуту назад.

– Сорока, – сказал отец.