Не упусти

Теперь, в этой чернильно‐черной тьме, рядом с Беном, который лишь слегка покачивался, но ничем другим не выдавал, что выпил, Сороке показалось, что ту ночь она вспомнила лучше, чем когда-либо прежде. Теперь, когда прошло уже столько месяцев, ей все стало гораздо яснее, чем через несколько дней или недель после случившегося. Теперь Сорока вспомнила так ясно, что казалось, будто она переживает это снова и снова. И хотя она почти поверила в версию Эллисон, в ней всегда оставалась крупица правды. Где-то в глубине души Маргарет всегда знала, событий, рассказанных Эллисон, на самом деле вовсе не было. Эллисон даже не касалась настоящей правды. Не выдала даже подобия.

Наконец-то Сорока была готова вменить вину тому, на ком она лежала.

Бен так и ждал ее ответа, поэтому она улыбнулась и сказала:

– Теперь у меня есть кое-что, чего не было раньше.

Пусть попробует понять, что это значит. Это может быть что угодно.

Друзья. Уверенность.

Волшебная ручка.

Волшебный мир.

Они какое-то время шли молча, потом Бэн откашлялся и сказал:

– Знаю, сейчас не самое подходящее время, чтобы поднимать эту тему, но я просто хотел тебе сказать, что закончил работу по истории.

– Правда?

– Я подумал… что на твою долю выпало много стресса. Ты не отвечала на мои сообщения. Я тебя полностью понимаю, просто… не хотел откладывать до последнего. И решил, что могу избавить тебя хотя бы от одной проблемы.

– Все нормально, я понимаю. Скажу мисс Пил, что не имею к этой работе никакого отношения.

– Нет, нет, я имею в виду… я закончил ее за нас обоих.

Сорока повернулась и внимательно рассмотрела его лицо. Его щеки порозовели, но она не могла сказать, от водки это или от чего‐то другого.

– Я написал на ней твое имя. Вообще-то, я ее уже сдал. Надеюсь, ты не против, просто… Знаю, что ты пережила… В общем, я в курсе, что у тебя был дерьмовый год. Так что тут ничего особенного.

Что-то треснуло возле сердца Сороки – а может, треснуло в самом сердце длинной темной линией от левого предсердно-желудочкового клапана до правого желудочка. Всего на секунду она вновь увидела лицо мистера Джеймса в тот момент, когда он понял, что сейчас произойдет. Трещина в груди была широкой и длинной.

– Прости, – сказала она. – Я собиралась над ней поработать. Правда. Просто…

– Серьезно, все хорошо. Я знал, что мне необязательно это делать. Знал, что в итоге так и выйдет. Просто… Я хотел ее сделать. Ради тебя.

Когда все закончится, Сорока сможет отвести Бена в Близь. Сможет дать ему все, что он захочет – без преувеличения все. Но сегодня, сейчас она не могла дать ему почти ничего. Поэтому дала только самую малость – свою руку.

И когда она почувствовала, как его пальцы сжали ее, то подумала: «В другой жизни, в другой версии меня я бы желала только этого».

Но в этой жизни, в этой версии Маргарет не ощущала его пальцы, тепло его руки и то, как он становился выше, когда она прикасалась к нему. Сорока чувствовала лишь пустоту. Отсутствие эмоций – когда что-то должно быть, но этого нет. Словно что-то из нее вычерпали начисто, оставив лишь пустоту.

– Ты что, не слушала меня? Когда я сказал, что эти вещи созданы из тебя? Из тебя? И что ты совсем не безгранична, маленькая Сорока. Совсем-совсем.

Сорока повернула голову, чтобы взглянуть на Здешнего. Но если он и было там, то теперь стал слишком маленьким, чтобы его можно было увидеть.

И в это мгновение, даже держа за руку Бена, даже с этими людьми, которых она могла спокойно назвать своими друзьями, которые напились и танцевали вокруг нее, даже в ту чернильную ночь, которая приносила ей больше успокоения, чем весь мир за все это время, Сорока понимала: она была совершенно одинока.

Даже воображаемый друг отказался составить ей компанию. Но скоро это не будет иметь значения.

Очень скоро рядом с ней будет целый мир, полный людей, которые будут ее любить.

Людей, готовых сделать все, что она попросит.

Что угодно.

Начиная с сегодняшней ночи.

Десятую птицу…

Брэндон Фипп жил в умопомрачительно огромном доме посреди умопомрачительно огромных полей, в окружении множества умопомрачительно огромных амбаров, где его родители держали призовых скакунов. Это были не унылые кирпично-красные амбары с сушилками для табака, не длинные прямоугольные амбары, где ночевал скот города Даль. Амбары Брендона были восьмиугольными, ими можно было гордиться, каждый из них больше походил на дом интересной формы, нежели на здание, которое приходило в голову при слове «сарай».

Одну из скаковых лошадей Фиппы продали за четыреста тысяч долларов. А один из их самых значимых победителей (которого они не продали), по последним подсчетам, выиграл им больше трех миллионов. На сегодняшний день они растили тридцать семь лошадей.

Так что, как ни крути, семья Фиппов была богата.