Не в этом доме (СИ)

— Даже небо считает, что этой ночью спать нельзя. Светлое и синее-синее. В крапинку и с луной, — шёпотом говорит Кузнечик. — А бывает ещё ультрамариновое, это когда небо тёмное, словно… — он запинается, вспоминая обещание говорить Слепому только про то, что видит здесь и сейчас, не представляя того, что могло бы быть.

Слепой вдыхает холодный ночной воздух полной грудью в своей попытке разглядеть это его синее-синее небо. Кузнечик ставит подбородок на колено, скручиваясь в какой-то неудобной позе, но даже ей не под силу оказывается его приземлить.

— Всё теперь будет так, как должно быть, — с уверенностью заявляет он.

— Нас ведь всё равно не перестанут гонять, — с философским спокойствием пожившего эту вашу жизнь человека отвечает Слепой.

— Не перестанут. Но теперь… — он делает глубокий вдох, задыхаясь словами, спутанными в его голове. — Теперь…

— Теперь, — тут же соглашается Слепой, и Кузнечик радостно улыбается.

Он приучился уже понимать Слепого без слов, потому что иначе Слепого вообще нельзя понимать. Слепой, оказывается, тоже так умеет. Умеет понимать его, Кузнечика, даже когда он сам себя не понимает.

Кузнечик опускает голову, ждёт, когда та перестанет кружиться. Смотрит перед собой на расплывающиеся в аквамарине отблески позднего летнего заката.

— И всё-таки я не понимаю, почему Спортсмен гоняет новичков, — бормочет он безнадёжно.

— Потому что может, — пожимает плечами Слепой и поворачивает голову, удобнее укладываясь на чужом плече.

— Это не причина.

— Для некоторых — очень даже.

Кузнечик молчит. Рёбра распирает изнутри чувством безграничной свободы и надежды. Голос нового наставника все ещё звенит в ушах, перебиваемый плеском аквариумных рыбок и едва слышным шуршанием падающего с сигареты пепла.

Слепой вдруг вздыхает.

— Мне было пять, когда Лось меня привёз, а Спортсмена привели всего через год.

Кузнечик замирает и напрягается так, что Слепой недовольно пихает его под бок. На что он вообще ожидал, что Кузнечик отреагирует спокойно на его откровения? В такую ночь? Слепой ведь никогда ничего не рассказывает! Кузнечику становится почти стыдно за свою несдержанность. Потому что сейчас ведь Слепой передумает с ним делиться.

Но Слепой всё равно продолжает, хоть и качает недовольно головой.

— Он ещё тогда был Белобрысым, Спортсменом-то он незадолго до тебя стал. Он злится, потому что у него, в отличие от нас с тобой, всё целое. Руки есть, глаза видят. Он здесь как бы лишний, ну по крайней мере ему так кажется. Я думал, ты всё это сам понял, — Слепому приходится снова толкнуть Кузнечика, который явно забыл дышать оттого, что слышит. Оттого, о чём Слепой с таким привычным спокойствием говорит.

— А ты ему чем не угодил? — сипло спрашивает Кузнечик.

Слепой криво и очень жутко ухмыляется. Он никогда не улыбается, и теперь, когда он это сделал, Кузнечику очень хочется, чтобы он больше никогда этого не повторял.

— Он хочет стать вожаком, когда вырастет, — делится опытом старожила Слепой. — Как Череп.

— Он никогда не будет как Череп! — в праведном гневе ахает Кузнечик.

— Конечно не будет. Он сам знает, что вожаком буду я, вот и бесится, — спокойно заявляет Слепой.

Кузнечик чуть поднимает брови. Ему хочется спросить, откуда в Слепом такая убеждённость, но он молчит. Потому что ему очень-очень хочется эту убеждённость не спугнуть.

Он только смотрит на Слепого с любопытством и почти с уважением. Почти — потому что сложно смотреть с должным уважением на того, кого утром застал за поеданием шмотков штукатурки.

— Знаешь, я думаю, из тебя выйдет отличный вожак, — с текущей из-под рёбер честностью заверяет он.

Ответа он не ждёт. От Слепого — максимум согласного «угу». Но тот только молчит, обдумывая слова друга.

— Спасибо, — вдруг говорит он с такой серьёзностью, будто речь идёт о чём-то на грани жизни и смерти.

Кузнечик расплывается в довольной улыбке. Прислоняется щекой к чужой макушке, морщит нос из-за щекочущего ветра и сонно зевает. Спать в эту ночь всё ещё нельзя, но великая сила в его амулете и не отпускает. Лишь накрывает тёплым спокойствием.

Тёплым, как аквамарин над их головами.

========== 29. Шарады (вся Четвёртая) ==========

Больше остальных играть в шарады любит, как выяснилось, Македонский.

Курильщик хмурится, смотрит на не пойми что из себя изображающего Лэри, но не понимает ровным счётом ничего. Для него это состояние привычно, и он уже со всем смирился. В отличие от Македонского, который весь словно бы превратился во внимание и выдаёт вариант за вариантом. Он уже произнёс слов больше, чем когда-либо в присутствии Курильщика.

Целых пять.