Не в этом доме (СИ)

И, довольный тем, что разъяснил все детали династий невнимательным слушателям, продолжает чтение, отскочив на пару абзацев назад.

А чтоб напомнить, на чем остановился, когда его грубо прервали.

Он запинается, когда Сфинкс совсем уже втянулся в рассказ, и, к неудовольствию всех, замолкает.

— Голос сел? — обеспокоенно поворачивается к нему Сфинкс.

Чтобы Шакал, да замолчал, когда в комнате такая внимательно слушающая его тишина? Табаки не отвечает, внимательно следя за шарящей по карманам его жилетки рукой.

— У меня в левом кармашке ещё карамельки есть, — подсказывает он, когда Слепой находит в жилетке орешек.

Слепой ковыряет орешек ногтем и мотает головой.

— Карамельки я уже нашёл. Думал, ты заметил, — спокойно признаётся он. — Отдал Маку, он любит.

Табаки кладёт книжку на колени и поворачивается к Македонскому. Смотрит с небольшой досадой и с одновременно с тем с невероятной гордостью за перешакаливших его состайников. Косится на горку фантиков на одеяле рядом и поднимает взгляд на грызущего ногти Македонского. Выглядит он смущенным, как и положено выглядеть пойманному с поличным. Но сожалеющим о содеянном? Ни капли.

Сфинкс ставит подбородок на колено, вслушивается в чужой голос. Повинуясь вечному материнскому инстинкту, старается не пропустить момент, когда голос у состайника начнёт хрипеть, чтобы вовремя принести ему стакан горячего молока и вежливо свернуть читательскую лавочку.

Точнее, попросить Македонского принести молоко и пихнуть Слепого под рёбра, чтобы вежливо — или уже как пойдёт — свернул лавочку Табаки.

— Давай завтра остальное, — вдруг говорит Слепой, и по его хмурому виду Сфинкс понимает, что не он один бдит. — Македонский устал тебя слушать, давайте спать.

Македонский подаётся вперёд, вцепляясь в колено Табаки, с мольбой во взгляде смотрит на вожака, но на Слепого его взгляд не действует.

— Можно до конца главы дочитать? — настойчиво шипит он.

— Можно! — отзывается чтец и откашливается в кулак.

Македонский хитро улыбается, когда Табаки ему подмигивает. Оба понимают, что слова «глава восьмая» можно просто пропустить, и тогда строго бдящий вожак не заметит подвоха, слушая одну бесконечно длинную главу всю оставшуюся ночь.

И никто, честно говоря, не удивляется, когда ровно с последним словом текущей главы Слепой с довольной улыбкой резко захлопывает книжку.

Комментарий к 38. Книжки и карамельки (Табаки, Слепой, Сфинкс, Македонский)

Кто узнает одну отсылку, тот молодец. Кто узнает две отсылки, тот двойной молодец, а кто найдёт ещё больше отсылок, пускай мне скажет, потому что я насчитала только пять, но кто ж меня знает

========== 39. Всё равно (Сфинкс, Табаки, Слепой, Македонский) ==========

Поворачиваюсь, когда мелодия обрывается.

Табаки перестаёт свистеть, вынимает из жилетки губную гармошку. Крутит её в руке с отсутствующим видом. Смотрит сквозь неё. Бледный широко зевает, уткнувшись лбом в гриф гитары.

— Вам бы поспать перед рассветом, — негромко говорю я.

Табаки тихо ухмыляется и выжимает из губной гармошки самые печальные звуки, которыми можно вообще ответить на простую просьбу пойти отдохнуть.

Я смотрю на Курильщика.

Он и ещё некоторые в комнате крепко спят. Македонский бродит из стороны в сторону, складывает аккуратно в рюкзак одежду. Стоит в ночных сумерках где-то в углу, сворачивает белую-белую рубашку.

Слепой отрывает морду от гитары. Расфокусированная муть в глазах кажется отрешенной, эмоции переплыли в перебирающие струны пальцы. Он приглушает ребром ладони ещё дребезжащую песню — прощальную. Табаки кладёт губную гармошку на колено, складывает ладони вместе. Комнату заполняет тишина, кажущаяся слишком плотной уже лишь потому, что Табаки закончил свою песню.

Почему-то мне кажется, что эти грустные мелодии — последнее, что я услышу от Табаки.

Слепой откладывает гитару на кровать, и я жду, что он ответит. Ответ Табаки я уже получил — и это яснее, чем, выразись он словами. Жду, что скажет Слепой. Что боится проспать рассвет, потому что на нем — ответственность за всех, кто остаётся? Скажет, что доверять мне больше не может? Это были бы слишком громкие слова для Слепого.

Он медленно кивает. Табаки чуть улыбается и смотрит на нас с каким-то спокойным любопытством. Ноги скрещены по-турецки, за спиной, для устойчивости, огроменная подушка. Он молчит, и его молчание кажется сейчас тоскливей, чем любая из его душераздирающих песен, направленных на то, чтобы эту самую тоску в слушателях пробудить.

Удивительно, но чтобы посеять в чужих душах отчаяние, этому болтливому человеку нужно было всего-навсего замолчать.

Слепой соскальзывает с кровати на пол, садится со мной рядом. Поворачивает лицо ко мне и нашаривает плечо. Ладонь задерживается на долю секунды, после чего он устраивается на жёстком полу. Кладёт голову мне на плечо и закрывает глаза. Словно отключается, ломается разом, и я только сейчас замечаю, насколько сильно он был напряжен до этого.