Не в счет

Я столько раз рассуждала с Полькой, что мужские руки — это фетиш! Что у Гарина руки исключительно красивые и сексуальные.

Можно раздеться и отдаться, глядя только на них.

Или… проснуться резко и от стены оттолкнуться, впиться переведенным взглядом в бледное лицо. И удар сердца в таком случае пропускается тоже, срывается сразу в фибрилляцию и пропасть. Только вот не возбуждение и взыгравшие гормоны тому причина.

А стылый страх.

Я испугалась раньше, чем осознала до конца, что из операционной, восьмой, выкатывают Гарина, увозят по длинному коридору от меня.

И стоящего рядом Никиту я пихнула скорее машинально, чем после умной работы мысли:

— Какое отделение обычно в восьмой оперирует?

Вопрос, как мелькнуло после, я задала по адресу, правильно. Из всех нас с большей вероятностью ответ мог знать именно он. Это Никита Андреевич хирургом стать собирался.

Работал в областной.

— Вторая хирургия. А что?

— А на каком они этаже?

— Седьмом, — хмыкнул он удивленно. — Алин, тебе зачем эта информация?

— Да так… — я, выдав улыбку и спасибо, отозвалась туманно.

Нашла взглядом нашего препода, который из первой, обычно гинекологической, операционной как раз выглянул. Он махнул рукой, чтоб мы затаскивались.

Дали уже анестезию.

И операционное поле подготовили.

И одними из самых длинных и невыносимых эти сорок минут в моей жизни были. Они тянулись и тянулись, удалялись кисты яичника, на которые смотреть, убрав телефон и повернув голову к экрану монитора, я себя заставляла.

Я не слушала, даже не слышала, что там за анамнез у женщины и какие кисты — а давайте вспомним, шестой курс — бывают. Я не видела, как проводят ревизию брюшной полости, коагулируют мелкие сосуды, удаляют, проверяют.

Оно размывалось перед глазами.

А я ждала.

Кажется, вечность ждала, пока операция закончится. Отпустят, дав полчаса, на перерыв, за который я собиралась успеть всё и сразу. Или не успеть, но… вторая часть пары была мысленно послана к чёрту.

Убегать из операционной под самым носом препода было нельзя, а вот опоздать после перерыва очень даже возможно. Можно было, сочинив особо гениальную версию, не возвращаться вообще.

Как Валюша.

Она вот один раз написала, что потерялась, пока от столовой до роддома по подвалам добиралась. Причиной пропуска мы восхитились, а после удивились, когда оказалось, что не придумала.

К концу пары её к нам тогда привел охранник.

И вспоминать, обкусывая губы и рвущуюся нервную усмешку, было проще Валюшу, которая репейником за мной к тому же увязаться попыталась. Она пристала куда я иду, если столовая на первом этаже, и почему так быстро.

Ивницкой с умением посылать на три буквы с первого слова мне в тот момент не хватало очень, но отдыхать в Турции и прогуливать начало учебного года Полина Васильевна на пару с Кузнецовым изволила.

Я же, ответив без особой вежливости главному чуду группы, до седьмого этажа и второй хирургии добежала, выдохнула, переводя дыхание и поправляя волосы. И до поста, ещё раз выдохнув и нырнув в отделение, я на негнущихся деревянных ногах дошла.

— Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, а Гарин в какой палате лежит? Нам Сергей Юрьевич, — по дверям палат, на которые налепили имена лечащих врачей, я глазами пробежать успела, нашла знакомо-преподавательскую фамилию и теперь вот скромно-вежливо улыбалась, — пациентов раздал, а я номер прослушала и переспросить не успела, он ушёл.

Врать, следовало признать, к шестому курсу я умела хорошо. И морду кирпичом, пока, поднимая голову и меряя строго-недовольным взглядом, меня сканировали, я держать научилась неплохо.

Даже если внутри все ёкало-дрожало и в пятки летело.

Шумело в ушах.

И голову от волнения за Гарина и собственную нагло-лгущую шкуру слегка кружило. Скандал, если спалят, обещал быть грандиозно-фееричным. Особенно, если спалит Сергей Юрьевич Золотарев, который у других групп вёл и прозвище «Орущий бронепоезд» имел.

— Как ещё раз? — переспросили меня устало, перебрали ворох бумаг. — Гарин? Так он в десятой палате лежит, она виповская у нас. Ты напутала, тебе не могли его дать. Хотя… откуда ты фамилию взяла…

— Спасибо большое, — улыбнулась, отступая на пару шагов, я ещё шире и вежливей. — Я найду тогда лучше Сергея Юрьевича и уточню.

Ага.

Три раза переспрошу.

Это, вспоминая Золотарева, я добавила чуть истерично и мысленно, но в ординаторскую достоверности ради заглянула и даже историю болезни Гарина, наглея в край, невозмутимо попросила.

Выдохнула, когда несчастный аппендицит в основном диагнозе увидела.

Я задышала вновь.

И, выйдя обратно в коридор, к десятой палате помедлив всё же пошла, проскользнула мимо поста.

А возле палаты затормозила.

Я решалась почти минуту, я злилась и радовалась. Я хотела до сведенных судорогой пальцев коснуться Гарина, я боялась увидеть его. Я представляла, что пробуждения его дождусь, загляну в тёмно-серые, после сна такие чёрные, глаза и врежу.

От всей души и силы врежу.

И плевать, что больных бить нельзя.

Мне можно, его можно.

Идиот.