Не властью единой

Охочий до дев Златомир затряс головой, словно отгоняя видение. Стрелок Вячко, а за ним и десятник Архип дружно открыли рты. Ермил округлил глаза, а рыжий Велька восхищенно свистнул:

– Вот это да-а! Вот это я понимаю!

Миша тоже вздрогнул… Это не Добровая сейчас шла к костру. Это с миланского подиума супермодель спустилась! Высокая, стройная, с тонкой талией и пышными волосами, забранными серебряным обручем, сиявшим оранжево-золотистыми отблесками клонившегося к закату солнца.

Да-да – блондинка! Правда, не такая, как златовласая Горислава, о нет, истинная красота девушки раскрылась по-своему. Белокурые волосы мягко спускались на плечи, чуть вытянутое лицо уже не казалось плоским, не выступали скулы… а как сияли глаза! Светло-серые, чуть вытянутые к вискам – и вовсе не узкие…

Немного косметики – чуть подсурьмить ресницы и брови – и вот он, результат! И куда девалась та дылда, тот нескладный подросток, вешалка? Гадкий утенок на глазах превратился в прекрасного лебедя!

Ах, до чего ж красива! Чего ж раньше-то красоты этой не замечали? Где были глаза? Так ведь потому и не замечали, что «все знали»: Добровоя – дурнушка. Так часто бывает, в одной школе считают с детства уродкой, а стоит в другую перейти – там красотка уже! Ну, за собой, конечно, ухаживать нужно – волосы расчесывать, мыть, за одеждой следить – чтоб всегда, если и не богато, то красиво и чисто.

Да, одежда… Длинное – до щиколоток – приталенное темно-голубое платье (туника) из тонкой шерсти пришлось Доборовое как раз впору, словно бы по ней было и сшито. По рукавам и подолу, по краям небольшого выреза на груди платье было украшено затейливым рисунком из тесьмы, поверх же было надето что-то среднее между сарафаном и двойным передником на бретельках, застегнутых овальными серебряными фибулами, к коим крепились тройные нити бус из какого-то зеленоватого и очень красивого камня. Этот вот «сарафан» насыщенного красно-коричневатого цвета был подпоясан тонким кожаным пояском с серебряной пряжкой. К поясу были привешены небольшая сумка и… гребень из рыбьего зуба, с затейливой резьбою в виде дивного, с бивнями, зверя. Подарок Ермила! На левой же руке, на запястье – серебряный браслетик в виде змейки с синими сапфирами-глазками. Браслетик тоже, между прочим. Ермил подарил.

– Это – хангерок, – тихо пояснил Рогволд. – Одежда господ! В старые времена его и не подпоясывали никогда. Благородной госпоже работать не надо, ее дело – приказывать.

От всеобщего восхищенного внимания Добровоя сконфузилась и покраснела – непривычно же! Ну да, ну да… куда привычнее с парнями на равных в одной ватаге бегать да ногами махать…

– Ничего, Войша, не тушуйся! – вступилась за новую подружку Горька. – Пока вместе плывем, я тебя всему научу.

Сказала, и слово свое сдержала, как и положено женщине знатной, себя уважающей. Как только отчалили, дамы тотчас же уединились на корме в небольшой палатке… А уж там, кто сидел поближе, так едва смех сдерживали.

Миша как-то бывал в палаточных походах да на пикниках еще в прежней, той своей жизни. Закрытое от посторонних взглядов помещение – палатка – создает ощущение некоего интима. Ощущение – кажущееся. Что делается в палатке и впрямь не видно… Зато хорошо слышно! Просто отлично, если учесть, что вся компания расположилась у костерка буквально в десятке шагов. Вот – и невольно даже – слушают…

– Ну, давай… это… поцелуемся…

– Отстань!

– Ну… хотя бы разочек… в губки…

– Сказала – отстань уже!

– Ну…

– Счас как двину!.. Да подожди ты… Да застежку-то не порви… Осторожнее…

Они-то думают – вдвоем. Ага, как же! Про компашку-то у костра забыли. А там уже со смеху покатываются, особо наглые еще и комментировать начнут:

– Эй, молодежь, что там делаете-то, а? У-у-х! Вы же комсомольцы!

Так и здесь, на корме, вышло.

– Ступай всегда от бедра, ноги ставь прямо, – учила Горислава. – Голову постоянно с золою мой. Ну, и все места – тоже. Мед по утрам пей, молоко топленое, сырые яйца – от того голос нежнее станет. Румяна, белила, сурьма – этому я тебе научу. Вот здесь, видишь, понюхай… духи аравийские, благовония. От таких благовоний ни один мужчина не устоит!

– Ясен пень!

– Вот! Ты старайся так не говорить больше… Не ясен пень, а скажем – ах, все совершенно с вами понятно! Вроде бы то же самое, но все же как-то получше, изящнее.

– Да, так лучше будет… Мм… Все совершенно с вами понятно!

– Тэ-экс… Ты какие-нибудь латынские или греческие слова знаешь? Ну, ромейские…

– Эго легере латине… кай эпионик ота эллиника…

– Ничего себе! Ты можешь читать по латыни! А также по-гречески… Да прирожденная знатная дама! Главное про ясен-пень не вспоминай, ладно? И чаще вставляй в речь разные чужестранные словечки. Особенно в гостях. Тэ-экс… Теперь – о перемигиваниях и предварительной любовной игре…

Тут ход судна немножко застопорился. Сидевшие у корму гребцы забыли про весла… Дыхание затаили – слушали. Кому ж не интересно про любовную-то игру послушать?

– Эй, вы там! – прикрикнул Олаф-варяг, кормщик. Мигнул барабанщику: – А ну-ка – подбавь!