Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)

«Если мы найдем остальные матрацы, можно будет устроиться в гараже и обойтись без посторонней помощи».

«Ты больше не пойдешь в дом», — сказал Рольф.

«Я должен снова пойти туда — не можем же мы вчетвером спать на одном матраце!»

Наконец мы извлекли из-под обломков матрацы и даже одеяла. С ног до головы мы были покрыты известковой пылью и походили на мучных червей.

«Сначала нужно все как следует почистить», — сказала мать.

Потом мы сидели на разложенных матрацах. Старым складным ножом Редлих нарезал колбасу и разделил ее между нами. «Завтра гараж будет выглядеть уютнее. Я налажу старую спиртовку, и можно будет готовить хоть какую-то еду».

«Это уж моя забота», — пробормотала мать. На кончике ножа Редлих протянул ей кусок колбасы.

Мы проспали целый день, и если бы нас не разбудил пожарник, мы бы, наверное, даже от звука воздушной тревоги не проснулись.

«Вам уже давно следует находиться в бомбоубежище. Янки опять на подлете».

«Никуда мы больше не пойдем», — отрезал Редлих.

Пожарник огляделся. «Уютно устроились! Ну что ж, смотрите сами! Вы рискуете. Не зажигайте света! Даже карманный фонарь зажигать не советую. И окно у вас в гараже не затемнено».

«Ладно, сделаем».

«Не знаете, кто еще поблизости спрятался подобным образом?»

«Мы вовсе не спрятались. Вон, видите развалины? Это наш дом!» Рольф, в перепачканной известковой пылью униформе, выпрямившись, стоял перед пожарником.

«Я только хочу знать — может, еще кого-то поблизости разбомбило, и они тоже не хотят в бомбоубежище?»

«Вы сами должны таких людей разыскивать», — сказал Редлих.

«Ну что ж, будьте здоровы. Хайль Гитлер! Желаю вам приятного отдыха во время воздушной тревоги».

Он вышел, закрыв за собой дверь.

Мы сидели в полной темноте.

«Бывают же такие твердолобые!» — сказала мать.

Ночь прошла без происшествий. Иногда где-то очень далеко грохотало, но уже через час прозвучал отбой.

«Жаль, такой хороший дом», — огорчалась мать.

«Он мне никогда не нравился», — возразил Редлих. — «Участок, конечно, прекрасный, но сам дом — просто старая развалина, причем с кучей изъянов. Тогда мы думали, что совершили очень выгодную сделку. Но дом старый, приходилось все время что-то чинить, подновлять — одним словом, выкладывать денежки. Я намеревался когда-нибудь после войны снести его. Но теперь янки сделали эту работу вместо меня. И тем самым сэкономили мои деньги».

«У кого вы этот дом купили?» — спросила мать.

Редлих на мгновение замолчал, потом сказал очень громко, как будто хотел перебить кого-то:

«У одного садовода-любителя из Эркнера. Нет, фрау Гемберг, не подумайте чего-нибудь такого — дом был приобретен совершенно честно. Мне его продал один железнодорожный инспектор — он перешел на другую работу, кажется, где-то около Ваннзее. Нет, нет, это вовсе не то, что вы предполагаете».

«Что же я, по вашему мнению, предполагаю?»

«Ну, например, что я этот дом присвоил, украл. У какого-то еврея или еще кого-нибудь в этом роде. Нет, здесь никто бы не смог это сделать, потому что евреи тут никогда не жили».

Мать молчала.

«Вы, наверное, мне не верите?»

«Почему же я не должна вам верить?»

Наконец все улеглись. Мы проснулись, когда было совсем светло. Время от времени к нам приходили соседи Редлиха, дома которых не пострадали от бомбежек. Они приносили одежду и одеяла.

Нам принесли даже три термоса с жидким, но горячим кофе, который, впрочем, нам не понадобился. Старый Редлих спустился в подвал и что-то там долго чинил. Вернулся он с приятным известием — у нас опять есть горячая вода и теперь всем можно помыться.

Матери не надо было повторять дважды. Когда она, чистая и причесанная, вернулась в гараж, Редлих сообщил, что нам как пострадавшим от бомбежки нужно зарегистрироваться в полиции для получения нового жилья.

Мы с матерью на это сообщение не прореагировали. «Господи», — подумал я, — «опять эта тягомотина начнется!» У меня не было никакого желания снова оказаться в приемном пункте для пострадавших, устроенном в здании какой-нибудь школы или учреждения. Да и с сестрами из СС мне больше не хотелось связываться.

«Мне вполне удобно здесь, в гараже. Мы ведь и тут можем пожить некоторое время, пока нам не дадут какое-нибудь жилье» «Ничего другого нам, наверное, и не остается — отделение полиции тоже разбомбило. Во время последней бомбежки очень много погибших, которых невозможно идентифицировать, потому что они не были зарегистрированы».

Ближе к вечеру, когда мы с Рольфом собрались прогуляться по окрестностям, я вдруг увидел — по улице навстречу нам шла Мартхен.

«Мне почудилось!» — подумал я. — «Это не Мартхен. Это какая-то другая женщина, похожая на Мартхен».

Но это была Мартхен. Ее нос невозможно было спутать ни с каким другим.

«Мой нос единственный в своем роде», — говорила сама Мартхен.

«Добрый день!» — сказала она, приблизившись к нам.

Больше всего мне хотелось подбежать к ней, обнять ее, но я не знал, как она в присутствии Рольфа отнесется к этому.

«Это мой друг Рольф», — сказал я.

«Добрый день», — приветливо повторила Мартхен. Она стояла перед нами, критическим взглядом осматривая униформу Рольфа.