Не все мы умрем

Евгения листала книгу. Герман остановился сбоку и скосил глаза. Иммануил Кант. «Критика чистого разума». И как только он прочитал, книжка захлопнулась. Это надо было понимать так: каждый сверчок знай свой шесток! Вот так! Из всех мужчин, когда-либо живших на свете, ее внимания достоин разве что Иммануил Кант. Его подмывало спросить: а как же муж? Но она протянула книгу продавцу и, повернувшись к Герману, улыбнулась.

Ее зеленые безмятежные глаза погружали смотревшего в них в состояние блаженства и прострации; не только отрываться не хотелось, не хотелось и думать, что подобная благодать не на вас нисходит, а уж подумать, что она… Мокрухтина… ножом… Никогда!

Герман впервые в жизни засомневался в своих дедуктивных способностях. И потом, он не ожидал, что глаза у нее будут такие зеленые, как пальмовые листочки, просвеченные солнечными лучиками в оранжерее на его вилле с очаровательным названием «Сюрприз» в… в общем, далеко. Он был настроен на голубые, а потому застигнут врасплох.

«Не она!» — обрадовался Герман.

А Евгения, с удовольствием наблюдая его замешательство, развернулась и пошла к выходу, обдав его запахом тех самых духов.

«Она!» — растерялся Герман.

На этом и закончилось их очередное свидание.

Когда Евгения вернулась в офис, там все еще пили чай. Без нее вся работа стояла.

— Не звонил? — спросила Евгения, прекрасно зная, что Иван уже никогда не позвонит.

Барсуков отрицательно покачал головой.

— Сергей Павлович, надо как-то связаться с ним, — не отставала Евгения. — Он завтра должен быть в Ульяновске для обсуждения технических вопросов. Вы же не хотите неприятностей?

Барсуков тяжело поднялся и засопел:

— Еду.

— И вам, Владимир Дмитриевич, тоже пора в аэропорт.

Разогнав всех, Евгения заперлась в кабинете, наказав напоследок Таечке:

— Меня не тревожить, я работаю с бумагами.

И достала архив Мокрухтина. Прошлый раз звонок Кошкина из Минфина прервал ее, и тщательно просмотреть все до конца она не успела. Оставался еще один большой черный конверт. Евгения вытряхнула на стол какие-то бумаги и две фотографии.

На одной она увидела кладбище. На переднем плане стоял обычный могильный памятник из белого мрамора с овальным портретом умершего. Под овалом надпись: Соколов Олег Юрьевич, 1956–1991.

Эта фотография ей ни о чем не говорила, и она отложила ее в сторону.

Вторая фотография запечатлела группу лиц в стенах какого-то офиса. Они стояли в ряд с фужерами в руках и улыбались. В центре группы Евгения разглядела Барсукова, рядом с ним глава Банка развития столицы Горчаков, а между ними пожилой мужчина. Евгения всмотрелась: ну конечно же — депутат Государственной думы Орехов! Орехов — права человека — Зинаида Ивановна. Дневная и ночная жизнь эфемеры. Из тени в свет перелетая…

«Декабрь 1995 года», — прочла она на обороте снимка. Именно тогда Орехов прошел в Думу, и финансировал его избирательную кампанию банк Горчакова. Евгения это знала доподлинно, от Барсукова.

Фотография была большая, а лица мелкие, как горох. Евгения достала лупу и повела по группе до крайнего справа. Стоп! Она снова пододвинула к себе фотографию могилы и увеличила лупой овал с портретом умершего. Явно одно и то же лицо.

Тот, кто стоял справа в группе, был главой службы безопасности банка, и звали его Михаил Михайлович Соколов. Евгения это прекрасно помнила, потому что сталкивалась с ним по работе. На Гоголевском бульваре располагалось лишь отделение этого банка, а головной офис — на Кутузовском проспекте. Однажды, когда Барсуков был в Англии, ей понадобилась крупная сумма наличными для оборота в течение дня, и директор отделения связался почему-то не с Горчаковым, а с Михаилом Михайловичем Соколовым, и тот разрешил затруднение.

Евгения переводила лупу с одной фотографии на другую. Но как похожи! Конечно, Олег Юрьевич Соколов после своей смерти в 1991 году несколько постарел, но, несомненно, с двух фотографий на нее смотрел один и тот же человек. Слишком уж запоминающееся лицо: острое, как у инквизитора. Не лицо, а какой-то бердыш на палке. Глаза близко посажены, смотрят в переносицу, и оттого кажется, что тебя буравят. Тяжелый взгляд. Святая инквизиция.

Именно эти фотографии могли представлять для Михаила Михайловича Соколова серьезную опасность. Значит, Иван искал их? То, что Иван — человек Соколова, ей стало ясно. Кто такой Соколов?

Она потянулась к пачке бумаг, в которой лежал договор на «озеленение». Кроме ее договора, нет ни одного подлинника, все ксерокопии. «Копии были нужны ему для памяти, поэтому под рукой, — подумала Евгения, — а подлинники — для дела, поэтому спрятаны где-то подальше. Предусмотрительный, — похвалила она Мокрухтина. — Должен быть второй тайник — с подлинниками».

Из черного конверта вместе с фотографиями выпали копии документов: свидетельство о смерти Анны Ивановны Мокрухтиной и завещание Федора Степановича Мокрухтина, который хотел, чтобы похоронили его рядом с матерью на Калитниковском кладбище.