Не встречайся с Розой Сантос

Я продолжала поедать севиче, в то время как они погрязли в очередном споре. Они не кричали, а просто негромко обменивались колкими комментариями, но тем не менее люди уже начинали на нас поглядывать. Мистер Гомез притворился, что делает селфи, но мне было видно, что экран нацелен на маму и Мими. А мистер Сааведра как раз спрашивал у Бенни новый пароль от вай-фая. Я задумалась, разобрались ли они, как делать трансляции. Ссоры мамы и бабушки были как влияние фаз луны на прилив. Это неизбежно, но то, насколько это будет разрушительно, зависит от ветра. Поэтому я просто старалась не заходить в эту воду.

Я задумалась о том, что было бы, если бы мы сидели за этим столиком впятером. Если бы наша семья сохранилась в целости, а не разбилась на маленькие кусочки, были бы наши углы такими же острыми?

– Мими, мне нужно тебе кое-что сказать.

В этот раз пути назад не будет. Я весь вечер практиковалась, и упаковки с крупой восприняли новость вполне нормально.

Мими поправила браслет на запястье:

– Qué pasó, mi amor?[57]

– Я поступила в Университет Южной Каролины, и я собираюсь там учиться, потому что у них есть программа зарубежной стажировки на Кубе. В гаванском университете. И я собираюсь туда поехать.

Вот так. Одним махом, как настоящий профи. Возможно, повисшая тишина меня убьет, но все-таки я смогла.

Мими опустила стакан с водой.

– Что? – тихо спросила она, в упор глядя на меня.

– Я хочу поехать на Кубу, – сказала я. – Учиться. Я хочу учиться на Кубе.

Мими посмотрела на маму:

– Что ты наделала?

Мама помахала Бенни, чтобы он принес ей еще выпить.

– Это Розе решать. А не мне или тебе.

– Нельзя туда возвращаться! – сказала Мими тихо и испуганно.

– Но я же там и так никогда не была. Я хочу увидеть Кубу, раз сейчас есть такая возможность.

Мими покачала головой.

– Но почему? – отчаянно и со слезами в голосе спросила я.

Ее руки взлетели вверх, браслеты зашелестели.

– Наша ферма разрушена, все родственники мертвы, люди голодают, член семьи Кастро все еще у власти, а ты хочешь там учиться? Dime qué quieres[58].

Напряжение распространялось от нашего столика, словно грозовое облако, захватывая всю веранду. За столиком viejitos не слышно было стука костяшек домино, стулья перестали поскрипывать под некомфортно поеживающимися посетителями. Даже воздух словно замер.

А чего на самом деле я хочу? Я хочу, чтобы мне сказали: нет ничего страшного в том, чтобы засыпать вопросами о родной культуре и семье человека, который потерял и то, и другое. Я хочу, чтобы она гордилась мной, позволила мне это с ней разделить, но она только ограждала меня от этого. Наше прошлое – это рана, которая никогда не исцелится, и я не знала, как заставить ее понять, что я хочу сделать как лучше. Для всех нас.

Мими смотрела на меня, и прежнее пламя полыхало в ее спокойных карих глазах.

Телефон, спрятанный глубоко в сумку, издал звук входящего сообщения, разряжая атмосферу. Я полезла за ним, потому что это было уведомление о письмах на школьный ящик. Мое сердце подпрыгнуло: письмо было от руководителя программы стажировок. И я немедленно открыла его, не посмотрев на тему.

Мне понадобилось прочитать первые предложения несколько раз, чтобы вообще понять, о чем речь.

«Спасибо за проявленный интерес… Недавние изменения государственной политики относительно американских студентов… Требуется пересмотреть…». Все остальное содержание письма расплылось у меня перед глазами.

– В чем дело? Что-то случилось? – спросила мама.

Я попыталась заговорить, но мне понадобилось несколько попыток, чтобы собрать разбегающиеся мысли.

– Э-э-э, ну, – я убрала телефон, чувствуя подступающий к горлу комок, – я только что узнала, что программа стажировки на Кубе приостановлена на неопределенное время.

Мама и Мими смотрели на меня с каменными лицами, и тут я поняла, что, в общем-то, этого стоило ожидать. Нет причины удивляться или расстраиваться. Или плакать. Меня даже не удивило, что письмо пришло именно в этот момент – ну, конечно, с моей-то удачей утопленницы это должно было произойти именно тогда, когда я наконец решилась.

– Вот видишь, – сказала Мими. – Нельзя туда ехать. Поедешь – и останешься там навсегда. Тебя посадят в тюрьму, а те, кого сажают в тюрьму, никогда не возвращаются.

Мама вполголоса сказала:

– Ее никто не посадит в тюрьму, Mami.

Мими огрызнулась по-испански:

– Ты этого не видела. Они приходят и забирают тебя просто потому, что ты сказала что-то не то и не тому человеку. И ты больше не возвращаешься.

– Ты поэтому сбежала? – жадно спросила я. Мое сердце билось где-то в глотке и было слишком большим, чтобы вернуться на место. Я чувствовала себя так, словно у меня вырвали кусок изо рта. – Тебя хотели арестовать?

– Там было опасно, – сказала Мими тревожно и тоскливо. – Мы все были в опасности.