Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Поэтому… пропадали ведь не часто, так? Это же время надо. Списаться. Привязать к себе. Подарочек отправить, убедиться, что одаренная. Наверняка он в письмах уточнял. Нет… с мертвой, даже если запасешься, такая кровь все одно долго не проживет. А вот пока одна еще жива, то вторую найти можно, на замену. И так, потихоньку, внимания не привлекая. – Пока однажды не случилось ему столкнуться с Мишкой. – Он подземелья неплохо знает. И ход завалил, потому что другие есть. Наверняка… Искать их? Тут без проводника нет смысла. И с проводником тоже не особо. Туда давно никто не ходит, и старые карты постольку-поскольку верны… что-то явно засыпало, что-то обвалилось.

– Разберемся. – Бекшеев едва не вывалился, когда автомобиль подпрыгнул на кочке.

Карты.

Мятые листочки, которые ему сунули. Он их просмотрел, но наспех. Да и сейчас не время. Не место. В кабинете бы. При хорошем освещении, может, и разобрался бы. А тут… схемы смутно знакомы. Значит, уже видел.

– По следу пройдем. Дождь, конечно, не особо хорошо, но в принципе взять должны. Да, Девочка?

Девочка тихо рыкнула.

А стекло вдруг разлетелось вдребезги. И следующее, что Бекшеев запомнил, это нырнувшая в сторону машина и удар о дверцу. Он почти удержался.

На самом краю.

Дверца приоткрылась, и он, вцепившись омертвевшими пальцами в сиденье, попытался второй рукой дотянуться до этой распахнувшейся дверцы. А тьму прорезала вспышка света.

Взвыл зверь.

– Отпускай. – Бекшеева ударили.

По руке.

Той, что удерживала.

– Давай… постарайся… не… ться…

Его буквально выпихнули наружу. И он покатился, больно ударившись всем телом. Хрипя. Задыхаясь, потому что воздух выбило из легких. И кажется, ребра треснули.

Кажется, не только ребра.

А ночь, притихшая было, взорвалась. И грохот ударил по ушам, заставив очнуться, отряхнуть ледяную воду. Встать на руки, чтобы разглядеть получше огненный цветок.

Цветок, который поднимался по-над остовом машины.

– Вот… ублюдок, – произнесла ночь голосом Зимы. – Сомов нам этого точно не простит.

– Ты… жива?

Тьма.

Она и вправду была частью Тьмы. Той, предвечной, в которой таятся чудовища.

– Лежи. – Вместо ответа Бекшеева вдавили в мокрую землю.

В серой мути зарождающихся сумерек глаза Зимы казались слишком уж яркими. И она, словно чувствуя это, жмурилась.

Лежать было мокро.

Холодно.

Тихий свист.

И еще одна тень мелькнула где-то слева, чтобы упасть рядом. В нос ударил запах мокрой шерсти, дыма и крови.

– Ранили? – Бекшеев повернул голову, силясь разглядеть хоть что-то.

Что за место.

Рассветы поздние, до заката тоже далеко, а все будто в сизой мгле. И дождь этот ко всему.

Ему не ответили. Но рука, вжимавшая Бекшеева в грязь, убралась.

Как-то иначе он представлял себе расследование. Более чистым, что ли. Но воздух свежий, свежее некуда. И костер… В детстве он мечтал, что однажды ночью будет сидеть у костра. Машина Сомова дымила в десятке шагов, и костер из нее вышел знатный.

Бекшеев подавился смешком. И Зима дернула его, заставив сеть.

– Живой? Целый?

– Нас… подстрелили?

– Скорее, подорвали. – Она стояла на четвереньках, вслушиваясь в темноту. – Но и подстрелили тоже.

Подстрелили.

Подорвали.

А как же интеллигентный безумец, который таинственным образом умерщвлял прекрасных дев? Хотя… да, девы тоже далеко не все прекрасны. Скорее, наоборот. Стоило искупаться в грязи, чтобы понять это. Он выбирал тех, кто не слишком собою хорош. И оттого почти утратил надежду на личное счастье.

Сволочь.

– Он… тут?

– Девочка не чует, но вполне может быть. Так что надо двигаться. Встать сможешь?

– Не знаю.

Разом заболели ребра. И плечо. И еще нога как-то так, по-особенному. Стало донельзя себя жаль. Но Бекшеев поднялся. Заставил себя сделать шаг.

И согнулся.

– Где болит? – заботливо осведомилась Зима.

– Везде, – признался он, пытаясь удержать ребра, которые, кажется, расползутся. – Я… сумею…

Трость осталась где-то в машине.

– До леса. В лесу ему будет сложнее нас достать.

– Думаешь… он… попытается?

– Почти уверена. – Зима подставила плечо. – Да обопрись… и давай, левой там. Правой. Правой и левой… С позиции наверняка ушел, но вряд ли далеко.

Левой.

Правой.

Яма. И нога проваливается, а Бекшеев падает-таки, правда успевает руки выставить, но как-то неудачно. Запястье пронизывает острая боль. А следом приходит понимание, что он, Бекшеев, в самом деле кабинетная крыса, для этаких приключений категорически неприспособленная.

– Эй…

Надо идти.

Зима же может. Женщина. Хрупкая… Ладно, не слишком хрупкая, но все-таки. И его на себе тянет.

Не воин?

И близко.

Но встать. Идти. До кромки леса недалеко. И рядом скользит размытая тень твари. Тоже любопытный эффект, она рядом, руку протяни и коснешься мокрой шерсти, но разглядеть почти не получается.

– Почему? – Бекшеев сумел справиться с болью в руке.

Кажется, распорол кожу, если по пальцам бежит горячее. Кровь? Пускай.

– Что?

– Почему я ее почти не вижу? Вот если сосредоточусь, тогда да, а в то же время она рядом, но и не здесь.

– Одинцов уверял, что дело в искажении пространства. Какая-то там энергетическая аномалия. Вроде бы. А как по мне, они просто между мирами. Яви и нави.