Не выпускайте чудовищ из шкафа

Потом.

Она, опустившись на толстое ватное одеяло, которое разостлали поверх циновки, склонилась над телами. Женщины. И собаки. Собаки и… и если приглядеться, то видно, что эти двое сплелись воедино, срослись тончайшими нитями силы.

Живы ли…

Живы.

И выживут. Если не думать о плохом, то оно и не случится. Есть такая примета. А ему, кажется, только за приметы и прятаться.

Очнулся Бекшеев уже в бане, где его раздевали. Темно. Окон нет, а лампочка под потолком едва-едва светит. Нить в стеклянной колбе подмигивает, того и гляди рассыплется.

– Я сам. – Бекшеев перехватил чьи-то руки, пытавшиеся расстегнуть мелкие пуговички на рубашке. – Спасибо, но дальше я сам.

В темноте она казалась почти красивой, эта женщина с круглым лицом. И кивнула. Отступилась. Указала на дверь.

– Не горячо. Горячо тебе нельзя. Но согреться надо. Слабый.

Это да, слабый.

Стыдно.

Перед ней вот. Перед собой.

– Иди, – попросил Бекшеев.

И она ушла. А вот в парилке пара не было, камни только-только начали раскаляться, и от печки исходил мягкий жар, который проник внутрь, растапливая холод. И Бекшеев сел на пол, прижался к каменному боку и так сидел. Потом уже встал, ополоснулся теплой водой. Заставил себя выйти. И почти не удивился, увидев эту же женщину. Надо бы имя узнать. Она протянула полотенце.

– Одежду отдам дочкам. Грязная. Завтра вернут.

– Спасибо, но…

– Мужчины ушли. Совсем. Одежда осталась. – Она указала на стопку. А затем на лавку. – Ложись.

– Спасибо, но воздержусь. Я уж как-нибудь… так.

Она рассмеялась тонко и звонко. И ничуть не обидно.

– Я слишком стара, чтобы радовать мужчину. Но я многое знаю. – Она коснулась высокого ворота, и в пальцах блеснуло золото.

Дракон? Золотой дракон?

Здесь, в этом забытом людьми месте, кто-то имеет право носить золотого дракона?

– Как тебя зовут?

– Здесь меня называют Отуля.

Бекшеев вытирался аккуратно. Домотканое полотенце было жестким и колючим, но тем лучше. Кожа отмирала. И чувствительность возвращалась.

– Это что-то значит?

– Мужчины вечно ищут смысл. – Ее улыбка стала даже лукавой.

Она могла украсть…

Или нет?

Там, на Востоке, все иначе. Порядок, установленный от сотворения мира. И правила. Множество правил. Прав. Привилегий. И если кому-то дано высочайшее дозволение носить символ императорского дома, он и будет носить.

Не снимая.

До смерти. И даже после.

– Расскажешь? – Это не приказ, просьба.

– Ложись. – А вот это уже приказ.

И остается подчиниться.

Лавка уже укрыта полотенцем, еще одним. И в тусклом свете виден узор, сложный, явно нездешний. Хотя в Китае больше шелками вышивают. А тут шерсть. И лен, кажется. Или не лен? Бекшеев в тканях мало смыслил.

Мягкие руки осторожно надавили на шею.

– Лежи прямо. Не шевелись. Будет больно. Иногда. Но болезни много. Тело слабое.

– Это…

– Госпожа имеет дар. Но и дар не способен исправить все. А ты способен. Просто ленишься.

– Я не…

Пальцы ткнули куда-то в спину, и речь отняло. А ведь ходят упорнейшие слухи, что Золотые птицы Сына Неба способны убить одним прикосновением.

Слухи.

Просто слухи. О той стране, что отгородилась от прочих высоченной стеной. О Запретном городе, куда уже лет триста не ступала нога белого человека. И даже сейчас, в просвещенные времена, встречи проходят в Малом дворце. А Сын Неба обретается в Пурпурном.

Союзники…

Что еще знает? Воевали с Японией. С империей связаны, но друзьями их считать не стоит…

Боль заставила выгнуться дугой.

– Лежи. – Рука надавила на шею. – Не воин.

И близко не воин. Их учили кое-чему. Нормативы какие-то были. По бегу там. По стрельбе еще… Но это – сугубо для отчетности. У них ведь другая задача.

Аналитик должен уметь думать.

А бегать будут другие.

– Плохо. – Она разминала мышцы.

Так жестко, что выть хотелось. Потому как казалось, что эти пальцы пробивают кожу, сминают кости, того и гляди вовсе скатают его, Бекшеева, в один большой пластилиновый ком. И… надо дышать.

– Ты… кто?

– Раз в три года двери Пурпурного дворца открываются, чтобы впустить дев, которые желают обрести счастье в чертогах его…

Почти сказка.

И отношения к делам нынешним она не имеет. Но лучше уж так, чем просто лежать, стараясь не заплакать от этого, чтоб его, массажа. Нет, когда Бекшеев выздоравливал, ему тоже делали… и было неприятно. Но не настолько же!

– Девушки должны быть красивы. Маленькая нога. Изящные руки. Кожа без изъянов. Глаза узкие. Губы некрупные. В Большом Свитке есть сто семнадцать примет приятной наружности. А еще они должны обладать приятным голосом, уметь складывать стихи и играть на семи музыкальных инструментах. Знать три языка…

– Ты – русский?

– Английский. Французский. Немецкий. Русский я знала с детства. Мой отец служил в этой стране. И я появилась на свет здесь же. Но потом меня увезли на родину.

– И… отдали?

– Отец умер. А дядя счел, что мне стоит попытать счастья. Тем, кто идет во дворец, не нужно приданое.

Варварские обычаи.

Наверное.

Или нет?

– Меня сочли подходящей… – Она резко надавила на спину, и Бекшеев все же захрипел. – Я даже сумела подняться до четвертого ранга.

– А всего их?