Читаем Не вышел из боя полностью

– Мы просим вас, уйдите, дорогие!

Те, кто едят, ведь это – иностранцы,

А вы, прошу прощенья, кто такие?

Но люди всё ворчали и ворчали,

Наверно, справедливости хотят:

– Мы в очереди первые стояли,

А те, кто сзади нас, – уже едят.

Но снова объяснил администратор:

– Я вас прошу, уйдите, дорогие!

Те, кто едят, ведь это – делегаты,

А вы, прошу прощенья, кто такие?

А люди всё кричали и кричали,

А люди справедливости хотят:

– Мы в очереди первые стояли,

А те, кто сзади нас, – уже едят.

<p><strong>ПЕСНЯ О СТАРОМ ДОМЕ</strong></p>

Стоял тот дом, всем жителям знакомый, –

Его ещё Наполеон застал,

Но вот его назначили для слома,

Жильцы давно уехали из дома,

Но дом стоял.

Холодно,

холодно,

холодно в доме.

Парадное давно не открывалось,

Мальчишки окна выбили уже,

И штукатурка всюду осыпалась,

Но что-то в этом доме оставалось

На третьем этаже.

Ахало,

охало,

ухало

в доме…

И дети часто жаловались маме

И обходили дом тот стороной.

Объединясь с соседними дворами,

Вооружась лопатами, ломами,

Вошли туда гурьбой

Дворники,

дворники,

дворники

тихо.

Они стоят и недоумевают,

Назад спешат, боязни не тая, –

Вдруг там Наполеонов дух витает,

А может, это – просто слуховая

Галлюцинация?

Боязно,

боязно,

боязно

дворникам.

Но наконец приказ о доме вышел,

И вот рабочий – тот, что дом ломал, –

Ударил с маху гирею по крыше,

А после клялся, будто бы услышал,

Как кто-то застонал

Жалобно,

жалобно,

жалобно

в доме.

От страха дети больше не трясутся –

Нет дома, что два века простоял.

И скоро здесь по плану реконструкций

Ввысь этажей десятки вознесутся –

Бетон, стекло, металл.

Весело,

здорово,

красочно

будет!

<p><strong>Дела…</strong></p>

Всеволоду Абдулову

Дела…

Меня замучили дела – каждый день,

каждый день.

Дотла

Сгорели песни и стихи – дребедень,

дребедень.

Весь год

Жила-была и вдруг взяла – собрала

и ушла,

И вот –

Такие грустные дела у меня.

Теперь –

Мне целый вечер подари, подари,

подари,

Поверь –

Я буду только говорить.

Из рук,

Из рук вон плохо шли дела у меня,

шли дела,

И вдруг

Сгорели пламенем дотла – не дела,

а зола…

Весь год

Жила-была и вдруг взяла – собрала

и ушла,

И вот –

Опять весёлые дела у меня.

Теперь,

Хоть целый вечер подари, подари,

подари,

Поверь –

Не буду даже говорить.

<p><strong>ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ</strong></p>

Ларисе Лужиной

Наверно, я погиб: глаза закрою – вижу.

Наверно, я погиб: робею, а потом –

Куда мне до неё, она была в Париже,

И – я вчера узнал – не только в нём одном.

Какие песни пел я ей про Север дальний!

Я думал, вот чуть-чуть – и будем мы на «ты»,

Но я напрасно пел о полосе нейтральной –

Ей глубоко плевать, какие там цветы.

Я спел тогда ещё – я думал, это ближе –

Про счётчик, про того, кто раньше с нею был,

Но что ей до меня, – она была в Париже,

Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.

Я бросил свой завод – хоть, в общем, был не вправе

Засел за словари на совесть и на страх,

Но что ей до того, – она уже в Варшаве,

Мы снова говорим на разных языках.

Приедет – я скажу по-польски: «Проше, пани!

Прими таким, как есть, не буду больше петь…»

Но что ей до меня, – она уже в Иране,

Я понял, – мне за ней, конечно, не успеть.

Она сегодня здесь, а завтра будет в Осле…

Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..

Кто раньше с нею был и тот, кто будет после, –

Пусть пробуют они, я лучше пережду.

<p><strong>У меня запой от одиночества…</strong></p>

У меня запой от одиночества.

По ночам я слышу голоса.

Слышу вдруг – зовут меня по отчеству,

Глянул – чёрт. Вот это чудеса!

Чёрт мне корчил рожи и моргал,

Я ему тихонечко сказал:

– Я, брат, коньяком напился – вот уж как!.

Ты, наверно, пьёшь денатурат…

Слушай, чёрт, чертяка, чёртик, чёртушка,

Сядь со мной, я очень буду рад.

Неужели – чёрт возьми! – ты трус?

Слезь с плеча, а то перекрещусь!

Чёрт сказал, что он знаком с Борисовым

(Это наш запойный управдом).

Чёрт за обе щёки хлеб уписывал,

Брезговать не стал и коньяком.

Кончится коньяк – не пропадём!

Съездим к трём вокзалам и возьмём.

Я уснул – к вокзалам чёрт мой съездил сам…

Просыпаюсь – снова чёрт! Боюсь:

Или он по новой мне пригрезился,

Или это я ему кажусь.

Чёрт ругнулся матом, а потом

Целоваться лез, вилял хвостом.

Насмеялся я над пим до коликов

И спросил: – Как там у вас в аду

Отношенье к нашим алкоголикам?

Говорят, их жарят на спирту?

Чёрт опять ругнулся и сказал:

– Там не тот товарищ правит бал!

Кончилось. Светлее стало в комнате.

Чёрта я хотел опохмелять, –

Но растворился чёрт, как будто в омуте.

Я всё жду, когда придёт опять.

Я не то чтоб чокнутый какой, –

Но лучше с чёртом, чем с самим собой!

[1965–1966]

<p><strong>ГОЛОЛЁД</strong></p>

Гололёд на земле, гололёд,

Целый год напролёт, целый год,

Будто нет ни весны, ни лета.

Чем-то скользким одета планета,

Люди, падая, бьются об лёд.

Гололёд на земле, гололёд.

Целый год напролёт, целый год…

Даксе если планету в облёт,

Не касаясь планеты ногами,

Не один, так другой упадёт –

Гололёд на земле, гололёд, –

И затопчут его сапогами.

Гололёд на земле, гололёд,

Целый год напролёт, целый год,

Будто нет ни весны, ни лета.

Чем-то скользким одета планета,

Люди, падая, бьются об лёд.

Гололёд на земле, гололёд.

Целый год напролёт, целый год…

И, хотя на поверхности лёд, –

На гигантский каток не похоже.

Только зверь не упавши пройдёт

Гололёд! – и двуногий встаёт

На четыре конечности тоже.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное