Читаем Не вышел из боя полностью

Под илом сгнили сказочные струги,

И могикан последних замели.

Мои контрабандистские фелюги

Худые рёбра сушат на мели.

Висят кинжалы добрые в углу

Так плотно в ножнах, что не втиснусь между.

Мой плот папирусный – последнюю надежду –

Волна в щепы разбила об скалу.

Вон из рядов мои партнёры выбыли –

У них сбылись гаданья и мечты.

Все крупные очки они повыбили

И за собою подожгли мосты.

Азартных игр теперь наперечёт,

Авантюристов всех мастей и рангов.

По прериям пасут домашний скот,

Там кони пародируют мустангов.

И состоялись все мои дуэли,

Где б я почёл участие за честь,

И выстрелы, и эхо отгремели.

Их было много – всех не перечесть.

Спокойно обошлись без нашей помощи

Все те, кто дело сделали моё.

И по щекам отхлёстанные сволочи

Фалангами ушли в небытиё.

Я не успел произнести «К барьеру!».

А я за залп в Дантеса всё отдам.

Что мне осталось? Разве красть химеру

С туманного собора Нотр-Дам?!

В других веках, годах и месяцах

Все женщины мои отжить успели.

Позанимали все мои постели,

Где б я хотел любить – и так, и в снах.

Захвачены все мои одра смертные,

Будь это снег, трава иль простыня.

Заплаканные сёстры милосердия

В госпиталях обмыли не меня.

Ушли друзья сквозь вечность-решето,

Им всем досталась Лета или Прана.

Естественною смертию – никто,

Все – противоестественно и рано.

Иные жизнь закончили свою,

Не осознав вины, не скинув платья.

И, выкрикнув хвалу, а не проклятья,

Спокойно чашу выпили сию.

Другие – знали, ведали и прочее…

Но все они на взлёте, в нужный год

Отплавали, отпели, отпророчили.

Я не успел. Я прозевал свой взлёт.

<p><emphasis>1971</emphasis></p><p><strong>ГОРИЗОНТ</strong></p>

Чтоб не было следов – повсюду подмели…

Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте!

Мой финиш – горизонт, а лента – край земли, –

Я должен первым быть на горизонте!

Условия пари одобрили не все,

И руки разбивали неохотно.

Условье таково, чтоб ехать – по шоссе,

И только по шоссе – бесповоротно.

Наматываю мили на кардан

И еду параллельно проводам.

Но то и дело тень перед мотором –

То чёрный кот, то кто-то в чём-то чёрном.

Я знаю – мне не раз в колёса палки ткнут.

Догадываюсь, в чём и как меня обманут.

Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут

И где через дорогу трос натянут.

Но стрелки я топлю – на этих скоростях

Песчинка обретает силу пули, –

И я сжимаю руль до судорог в кистях –

Успеть, пока болты не затянули!

Наматываю мили на кардан

И еду вертикально к проводам.

Завинчивают гайки… Побыстрее! –

Не то поднимут трос, как раз где шея.

И плавится асфальт, протекторы кипят,

Под ложечкой сосёт от близости развязки.

Я голой грудью рву натянутый канат, –

Я жив! Снимите чёрные повязки!

Кто вынудил меня на жёсткое пари –

Нечистоплотны в споре и расчётах.

Азарт меня пьянит, но, как ни говори,

Я торможу на скользких поворотах.

Наматываю мили на кардан

Назло канатам, тросам, проводам.

Вы только проигравших урезоньте,

Когда я появлюсь на горизонте!

Мой финиш – горизонт – по-прежнему далёк,

Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, –

Канат не пересёк мой шейный позвонок,

Но из кустов стреляют по колёсам.

Меня ведь не рубли на гонку завели,

Меня просили: «Миг не проворонь ты –

Узнай, а есть предел там, на краю земли, –

И можно ли раздвинуть горизонты?»

Наматываю мили на кардан

И пулю в скат влепить себе не дам.

Но тормоза отказывают, – кода! –

Я горизонт промахиваю с хода!

[1971]

<p><strong>ПЕСНЯ МИКРОФОНА</strong></p>

Я оглох от ударов ладоней,

Я ослеп от улыбок певиц –

Сколько лет я страдал от симфоний,

Потакал подражателям птиц!

Сквозь меня многократно просеясь,

Чистый звук в ваши души летел.

Стоп! Вот – тот, на кого я надеюсь,

Для кого я все муки стерпел.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл – шею спиливал, –

А я усиливал, усиливал, усиливал…

На низах его голос утробен,

На верхах он подобен ножу, –

Он покажет, на что он способен,

Но и я кое-что покажу!

Он поёт задыхаясь, с натугой –

Он устал, как солдат на плацу, –

Я тянусь своей шеей упругой

К золотому от пота лицу.

Только вдруг… Человече, опомнись!

Что поёшь?! Отдохни – ты устал.

Это – патока, сладкая помесь!

Зал, скажи, чтобы он перестал!

Всё напрасно – чудес не бывает.

Я качаюсь, я еле стою.

Он бальзамом мне горечь вливает

В микрофонную глотку мою.

Сколько лет в меня шептали про лупу,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл – шею спиливал, –

А я усиливал, усиливал, усиливал…

В чём угодно меня обвините,

Только против себя не пойдёшь!

По профессии я – усилитель,

Я страдал – но усиливал ложь,

Застонал я – динамики взвыли, –

Он сдавил моё горло рукой…

Отвернули меня, умертвили –

Заменили меня на другой.

Тот, другой, – он всё стерпит и примет, –

Он навинчен на шею мою.

Часто нас заменяют другими,

Чтобы мы не мешали вранью,

…Мы в чехле очень тесно лежали:

Я, штатив и другой микрофон, –

И они мне, смеясь, рассказали,

Как он рад был, что я заменён.

<p><strong>СЛУЧАЙ</strong></p>

Мне в ресторане вечером вчера

Сказали с юморком и с этикетом,

Что киснет водка, выдохлась икра –

И что у них учёный по ракетам.

И многих помня с водкой пополам,

Не разобрав, что плещется в бокале,

Я, улыбаясь, подходил к столам

И отзывался, если окликали.

Вот он – надменный, словно Ришелье,

Как благородный папа в старом скетче…

Но это был – директор ателье

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное