Не вышел из боя

Не встречу с друзьями, не праздничный стол:

Сегодня я сам – самый главный диспетчер,

И стрелки сегодня я сам перевёл.

И пусть отправляю составы в пустыни,

Где только барханы в горячих лучах, –

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

Свое я отъездил, и даже сверх нормы.

Стою, вспоминаю, сжимая флажок,

Как мимо меня проносились платформы

И реки – с мостами, которые сжёг.

Теперь отправляю составы в пустыни,

Где только барханы в горячих лучах, –

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

Они без меня понесутся по миру –

Я рук не ломаю, навзрыд не кричу.

И мне не навяжут чужих пассажиров –

Сажаю в свой поезд кого захочу.

Итак, я отправил составы в пустыни,

Где только барханы в горячих лучах, –

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

Растаяли льды, километры и годы –

Мой первый состав возвратился назад.

Он мне не привез драгоценной породы,

Но он возвратился, и рельсы гудят.

Давай постоим и немного остынем –

Я вижу, в пути ты не встретил реки.

Я сам не поехал с тобой по пустыням –

И вот мой оазис убили пески.

В ТЕМНОТЕ

Темнота впереди, подожди!

Там стеною – закаты багровые,

Встречный ветер, косые дожди

И дороги неровные.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются.

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются в темноте…

Там проверка на прочность – бои,

И туманы, и ветры с прибоями.

Сердце путает ритмы свои

И стучит с перебоями.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются.

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются в темноте…

Там и звуки, и краски не те,

Только мне выбирать не приходится –

Очень нужен я там, в темноте!

Ничего, распогодится.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются.

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются в темноте.

[1969]

Вот в набат забили…

Вот в набат забили:

Или праздник, или

Надвигается, как встарь,

чума.

Заглушая лиру,

Звон идет по миру, –

Может быть, сошёл звонарь

с ума?

Следом за тем погребальным набатом

Страх овладеет сестрою и братом.

Съёжимся мы под ногами чумы,

Путь уступая гробам и солдатам.

Нет, звонарь не болен! –

Видно с колоколен,

Как печатает шаги

судьба,

И чернеют угли

Там, где были джунгли,

Там, где топчут сапоги

хлеба.

Выход один беднякам и богатым –

Смерть. Это самый бесстрастный анатом.

Все мы равны перед ликом войны,

Может, привычней чуть-чуть – азиатам.

Не во сне всё это,

Это близко где-то –

Запах тленья, чёрный дым

и гарь.

А когда остыла

Голая пустыня,

Стал от ужаса седым

звонарь.

Всех нас зовут зазывалы из пекла

Выпить на празднике пыли и пепла,

Потанцевать с одноглазым циклопом,

Понаблюдать за Всемирным потопом.

Бей Hie, звонарь, разбуди полусонных!

Предупреди беззаботных влюблённых,

Что хорошо будет в мире сожжённом

Лишь мертвецам и ещё не рождённым.

[1969]

Я НЕ ЛЮБЛЮ

Я не люблю фатального исхода,

От жизни никогда не устаю.

Я не люблю любое время года,

Когда весёлых песен не пою.

Я не люблю холодного цинизма

(В восторженность не верю), и ещё –

Когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо,

Я не люблю, когда – наполовину

Или когда прервали разговор.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор,

Я ненавижу сплетни в виде версий,

Червей сомненья, почестей иглу,

Или – когда всё время против шерсти,

Или – когда железом по стеклу,

Я не люблю уверенности сытой –

Уж лучше пусть откажут тормоза.

Досадно мне, что слово «честь» забыто

И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья –

Нет жалости во мне, и неспроста:

Я не люблю насилье и бессилье,

Вот только жаль распятого Христа,

Я не люблю себя, когда я трушу,

Досадно мне, когда невинных бьют.

Я не люблю, когда мне лезут в душу,

Тем более – когда в неё плюют,

Я не люблю манежи и арены:

На них мильон меняют по рублю, –

Пусть впереди большие перемены –

Я это никогда не полюблю!

1970

Я никогда не верил в миражи…

Я никогда не верил в миражи,

В грядущий рай не ладил чемодана.

Учителей сожрало море лжи

И выбросило возле Магадана.

Но свысока глазея на невежд,

От них я отличался очень мало:

Занозы не оставил Будапешт,

А Прага сердце мне не разорвала.

А мы шумели в жизни и на сцене:

– Мы путаники, мальчики пока!

Но скоро нас заметят и оценят.

Ой! Против кто? Намнём ему бока!

Но мы умели чувствовать опасность

Задолго до начала холодов,

С бесстыдством шлюхи приходила ясность

И души запирала на засов.

И нас хотя расстрелы не косили,

Но жили мы, поднять не смея глаз.

Мы тоже дети страшных лет России –

Безвременье вливало водку в нас.

1970-е гг.

ПЕСНЯ ПРО ПЕРВЫЕ РЯДЫ

Была пора – я рвался в первый ряд,

И это всё – от недопониманья.

Но с некоторых пор сажусь назад:

Там, впереди, как в спину автомат, –

Тяжёлый взгляд, недоброе дыханье.

Может, сзади и не так красиво,

Но – намного шире кругозор,

Больше и разбег, и перспектива,

И ещё – надёжность и обзор.

Стволы глазищ – числом до десяти –

Как дула на мишень, но на живую.

Затылок мой от взглядов не спасти,

И сзади так удобно нанести

Обиду или рану ножевую.

Мне вреден первый ряд, и говорят –

От мыслей этих я в ненастье вою.

Уж лучше – где темней, в последний ряд: