Не взывай к справедливости Господа

Отец Николай снова взял чёрную доску в руки, пристально разглядывая изображение, поминутно вздыхал.

Мудрый священник думал о чём-то своём…

Отца Николая Кирилл знал давно, и находился с ним, не то чтобы в дружеских, но вполне нормальных отношениях, позволявших вести разговоры о жизни, о бренности сущего и, конечно, о религии и её значении в истории человечества.

А знакомство с ним произошло при не совсем обычных обстоятельствах.

Как-то на улице Кирилл неожиданно встретил свою одноклассницу, шикарную теперь Ляльку Айзенберг.

– Это ты?! – удивился Кирилл. Лялька – и вдруг здесь, на улице, в Тамбове.

– Я! Я! Конец от кия! – Лялька так и осталась своим парнем, несмотря на довольно вальяжный и ухоженный вид. – Алевтина я, Алевтина Самуиловна – вот кто!

– Так ты, вроде как в Москве училась? – Кирилл помнил, с каким чувством она когда-то говорила о столице.

Выразительные глаза её сразу потускнели.

– Москва, Москва, как мало в этом звуке… – Лицо Кирилловой одноклассницы на минуту сделалось скучным. – Я в Тамбовский педик перевелась. Училась на филфаке. Из меня учитель никакой. А вот в телекомпании пригодилась. Теперь я журналистка, редактор программы. А ты где?

– Да здесь я всю жизнь обитаю! Как же мы раньше не встретились? Во дела…

– Захотел бы – встретились! Ты, я слышала, всё гайки по резьбе крутишь. Герой труда, небось! Передовик! Давай я о тебе репортаж сделаю. Прославлю!

– Нам не нужны ни слава, ни чины! Была бы водочка простая, да кусок ветчины! – переведя разговор на шутку, скаламбурил Кирилл. – Не замужем, раз ты такая развесёлая?

– Ты вот не берёшь! Сам в пустых карманах шары катаешь. Чего ж не женишься?

Так слово за слово они перешли на житейский разговор, и Лялька Айзенберг пожаловалась на свою незавидную судьбу. В её возрасте детей растить надо, а она всё в девках ходит.

«Грех на мне! – говорит Лялька, – не крещёная я! Вот и гуляю сама по себе…»

Кирилл припомнил свои, хоть и редкие, посещения церкви и полушутя-полусерьёзно обещал на правах старой дружбы быть ей крёстным отцом. На том и порешили.

Что-то в Москве случилось с непобедимой Лялькой Айзенберг, раз она заговорила о таком мистическом переломе в своей жизни.

Будучи красивой и взбалмошной, лёгкой на передок, она, наверное, просвистела свою молодость в окружении многочисленных поклонников, но замуж так и не вышла.

А здесь как раз подошла мода носить всевозможные крестики не только на шее, но и везде, где можно.

Эти ли обстоятельства, или долгие ночные раздумья, когда ухажеры стали незаметно редеть – кто женился, а кто увлёкся более молодой и менее смышлёной, нашёптывая обольстительные речи уже в другие уши, привели её к мысли, что все неприятности оттого, что она живет без веры, абы-как, без стержня в душе, и поэтому, как она выражалась, «на любовном фронте одни потери – ровесницы давно детей в школу провожают, а она – всё одна…».

Вот и решила Алевтина покреститься, приняв, как и все русские люди, православие.

Зная, что её несгибаемый школьный товарищ серьёзно относился ещё в партийное время к вере, эта заблудшая душа попросила его договориться с батюшкой о её крещении.

«Если конечно можно…» – добавила она, закрасневшись, отчего её восточные глаза стали похожи на две сливы только что вынутые из воды.

Что ни говори, а она всё-таки осталась хороша собой и по сей день!

Кирилл не понимал, почему тогда, в молодости, он, в отличии от сверстников, не был в неё влюблён. Просто она была с ним по-приятельски близка, и он относился к ней также, восхищаясь её проделками с парнями-старшеклассниками, которые уже во всю женихались в предвкушении взрослой жизни.

Кирилл не раз, рискуя попасть в руки её решительной матери, приходил на выручку, когда она загуливалась до рассвета: перелезал через забор, открывал её калитку со двора, и она потихоньку, как ни в чем ни бывало, возвращалась домой через заднюю дверь, коротко и признательно целуя его в щёку.

Кириллу это было приятно, но не более того.

Как бы она ни была красива, но годы делают своё. И несмотря на обильную растушёвку или, может быть, благодаря ей, кожа её теперь отдавала пергаментной сухостью. Местами сквозь кожу, как водяные знаки на денежных купюрах, уже просвечивали голубенькие паутинки, говорящие о хрупкости живого, о быстротекущем времени и о конечности всего мирского. Паучок знал своё дело и туго завязывал свои узелки.

Теперь, после встречи с этой бабочкой лета, Назаров невольно стал посматривать и на себя в зеркало – оттуда, как из потаённой глубины, пугаясь света, выныривало усталое и скорбное лицо стареющего мальчика.

«О, моя юность! О, моя свежесть!»

С батюшкой, отцом Николаем, он договорился сразу же.

Священник нисколько не удивлённый решением взрослой женщины принять христианство, только слегка улыбнулся в подтаявший возле рта иней бороды и назначил исполнить обряд в ближайшее воскресенье.