Не взывай к справедливости Господа

– Аххпрыхрыть! – По напору, с которым это было произнесено, можно с уверенностью сказать, что это был самый настоящий русский крепкий мат, крепче которого может быть только чистый спирт. Это Чапай обо что-то зацепился, ногой и тут же перед солдатами пропал его размытый теменью чёрный силуэт – громовень, как в деревне, когда впотьмах корыто опрокинешь или жестяной таз на голову упадёт.

Остановились. Дышат тяжело. Во рту сухость, как будто весь день наждачную бумагу жевали. Язык ворочается с усилием. Опилки какие-то понабились в гортань – не сплюнешь.

Повалились на уже остывшую, крепкую, как камень, землю. Руками щупают вокруг себя – рваное железо.

Затихли.

Куда идти? Кругом только звёздная россыпь над головой да на расстоянии вытянутой руки ночь со скрипом и скрежетом каких-то живых существ в её бездонном, непроглядном чреве.

…Утором первым очнулся Кирилл от всепроникающих жгучих лучей солнца.

Рядом тяжело и хрипло дышал старшина, а около наполовину разорванного топливного бака одной из ступеней ракеты, сжавшись в комок, скрипел зубами Кощей.

От лёгкого прикосновения Кирилла он быстро вскочил на ноги и тупым, ничего не понимающим взглядом уставился на него, потом, тряхнув головой, тяжело опустился на землю.

Старшина, на секунду перестав дышать, приподнял голову, но тут же, видимо оценив обстановку, снова уронил её.

О чём было говорить, когда всё ясно. Ещё один день без воды на раскалённом солнце им не выдержать. Спрятаться некуда. Кругом рваные сверкающие алюминиевые отработанные полусферы и – до самого горизонта никого.

Кирилл глянул на свои руки: они страшно чесались, местами кожа полопалась и кровоточила, в горле клубок колючей проволоки, язык распух и с трудом помещался во рту. Он провел пальцем по его поверхности жёсткой, как абразивный камень. Невыносимо хотелось пить. В раскалённом мозгу кроме океана питьевой воды ничего не было. С тупой настойчивостью тот океан плескался в ушах, ещё больше разжигая чувство жажды.

Воды! Воды! И больше ничего не надо!

Очнулся Кирилл от громкой трескотни работающего над головой мотора.

Разгребая широкими лопастями воздух, метрах в ста над ними, покачиваясь, висел вертолёт. Всё! Спасены! И тут же в раскалённом мозгу снова заплескалось, засверкало голубое озеро бесконечной воды. Пить…

В армии всегда есть место подвигу.

Чапая наградили денежной премией, а солдатам за мужество и проявленную стойкость перед строем всего дивизиона была объявлена благодарность и освобождение от очередного наряда.

– Отдыхайте! – взял под козырёк командир.

– Служим Советскому Союзу! – отчеканили отмеченные поощрением солдаты и на том особые трудности на службе кончились.

4

Демобилизация, как кризис капитализма, пришла неожиданно, хотя все солдаты ждут этого момента с нетерпением уже с первого дня службы. Тем не менее, когда рядового Назарова вызвали в штаб для вручения документов и проездного удостоверения, он сразу даже и не понял, что теперь все командиры мира от ефрейтора до маршала ему «по барабану».

Но не всякая свобода – свобода от себя.

Служба в армии не то чтобы превратила Кирилла Назарова в мужчину, мужиком он чувствовал себя и ранее, но всё-таки не прошла бесследно. «Я вспомню пыль под сапогами, Походных труб огонь и медь, И стисну голову руками, И буду долго так сидеть…» – написал один хороший поэт о своём возвращении домой после долгой армейской службы.

И вот теперь Кирилл тоже, обхватив голову руками, сидел на стуле в осиротелом, остывшем родительском доме и не узнавал его. Изо всех углов и щелей выглядывала глухая пустота и мерзкий холод отчуждения.

Наверное, и дом не узнал в пришедшем человеке того самого Кирюшу, который когда-то рассыпал свой весёлый ребячий смех по его сосновым половицам или горько плакал, уткнувшись в материнский подол от пустяшных, свойственных детям, обид.

Одна вина сидит и будет сидеть занозой в незрелом сердце Кирилла Назарова – это отсутствие его на похоронах матери. Далеко был. Ветер шатал, набивался за пазуху, где сердце с гулом гоняло его молодую кровь по крепким, неизношенным жилам.

Монтажная жизнь отвязная, цыганская, командировки в любую сторону, ни одна телеграмма не угонится, не то, что письмо. Да и письма он писал матери очень редко. Всё на бегу. Всё наспех. Не маленький уже, чтобы ему женским подолом сопли вытирали. Жив, здоров, того и тебе, мама, желаю – и всё. Как после школы отмахнул от себя дверь родительского дома, так и оставил её открытой настежь. Впустил сквозняк в избу, а сам ушёл туда, где расходились дороги в разные стороны. Какая твоя – сразу и не угадаешь, не определишь…

Мать умерла скоропостижно. Сердечный приступ, как сорванный стоп-кран на скоростном поезде.

Тётка Дуся, деревенская соседка, по старому барачному адресу отбила на почте Кирюше срочную телеграмму. Да тот крик аукнулся только через месяц, когда бригада вернулась из командировки.

Матрена виноватилась перед Кириллом, божилась, что передала для дальнейших действий телеграмму в отдел кадров.