Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

А на “большом круге”, у самого пересечения бульвара с Петровкой, одно время стояла тележка с газированной водой. За копейку наливали стакан “чистой”, за три – с сиропом. Посуда мылась тут же: продавец нажимал перевёрнутым стаканом на какой-то кружок и – пш-ш! – внутри гранёного стекла на пару секунд вспыхивал бурливый фонтанчик. Разумеется, пить из этих стаканов строжайше запрещалось, но папа иногда потихоньку пил.

Однажды я так извозилась во влажном свежем песке, что руки сделались рыжими чуть не до локтей. Папа встал в очередь, купил стакан газировки без сиропа и полил мне на руки. И тут какие-то дядьки давай на него кричать: “Безобразие! Люди из этого пьют, а вы…”

Почему безобразие? Папа же до моих грязных рук стаканом не дотрагивался! Но мы в перепалку вступать не стали, отошли подальше и вытерли остатки воды и песка папиным большим белоснежным платком.

В “Пушкинском садике” в тёплое время года включают фонтан, и мальчишки лежат животами на гладком высоком скруглённом парапете и палками с пластилином на конце пытаются достать со дна монетки. Нам с Маринкой Штейнберг (она живёт рядом, на Пушкинской площади) “обтирать парапет” не разрешают, а без этого никак не посмотришь, ловятся монетки или нет. Нам остаётся только “ходить по цепи кругом”: балансировать, как на канате, на низко подвешенных толстых чёрных цепях вокруг памятника. Это не очень интересно, зато вечером на крыше серого здания “Известий” зажигается первая в Москве “бегающая” неоновая реклама. Когда она только появилась, мы приходили сюда с папой смотреть, как “буки бегают”. Я просила папу почитать, что там пишут, сама ещё не умела, и он меня смешил, читая: “Покупайте жареные кирпичи” (вместо “пирожки”) и всё в таком духе. Вообще реклама была совершенно дурацкая, вроде “Пейте томатный сок” – а его и так все пили.

Рядом с “Известиями” – кинотеатр “Центральный”, там по воскресеньям в девять утра бывают детские сеансы, всего десять копеек за билет, но одну не пустят, а родители в выходной так рано не встанут.

А за “Известиями”, за “Центральным” прячется в глубине двора старинный двухэтажный особнячок – музыкальная школа номер три Свердловского района. С музыкой у меня сложные отношения, и я знать не знаю, что это знаменитый дом Фамусова (на первом этаже актовый зал: не здесь ли давали балы?). И что по этой желтоватой, вытертой пологой лестнице – несколько ступенек прямо, потом налево – взбегал в тридцатые годы мальчик Митя Сахаров, он же Дмитрий Сухарев, любимый наш Антоныч. И что с Вероникой Долиной мы учимся здесь в одно время, а познакомимся лет через двадцать с хвостиком…

Так вот, во двор меня впервые отпускают классе во втором. Одну! Я клятвенно обещаю вернуться ровно через полтора часа: для этого надо время от времени подходить к каким-нибудь взрослым и вежливо спрашивать, который час.

Я иду не спеша, в предвкушении новых знакомств и всяческих чудес. Я столько раз читала в книжках, как весело и дружно играют дети во дворе… Это зима или начало весны, и в ближнем скверике на заснеженной клумбе раскатана ледяная дорожка. По ней съезжают несколько девчонок, и я пытаюсь присоединиться. Но меня оттесняют и спрашивают, из какой я школы. Услышав, что из двадцатой, решительно заявляют:

– А здесь двадцатки не катаются! Здесь только шестьсот тридцать пятки и сто семидесятки катаются (номера школ могла перепутать, смысл – нет).

Так и не дали съехать. Двигаюсь дальше в недоумении. Между ближним и дальним сквериками приткнулась какая-то будка или гараж, на крыше – несколько мальчишек.

– Эй ты, дура! – кричат сверху.

Оглядываюсь по сторонам: кому это они?

– Ты, ты, дура очкаристая! – кричит мне черноволосый, довольно симпатичный мальчишка. И кидает снежок, целясь в голову.

– Ты зачем так? – поднимаю к нему лицо и еле увёртываюсь от меткого плевка.

Где и как я догуливаю свои полтора часа, теперь уж не вспомнить. Но домой прихожу как ни в чём не бывало и взрослым – ни слова. Пожалуешься – всё, двор закрыт, а мне зачем-то нужно освоить этот чужеродный мир, опасный и странно притягательный.

Через некоторое время дело пойдёт на лад. Во-первых, я просто примелькаюсь, во-вторых, поможет хорошо подвешенный язык. Я умею интересно рассказывать, а однажды, дожидаясь своей очереди в “классики”, заявляю скучающим девчонкам, что могу и в рифму, “про что хочешь и прямо сразу”. Мне задают слово “крыса”, и я завожу шарманку: “В кладовке крыса утром рано сожрала вкусную сметану…” Далее крыса много чего ещё слопала: пирог, творог, потом на неё орал хозяин означенных продуктов: “Зачем ты съела тво́рог? Тебе что, хвост не дорог?” Чем дело кончилось для несчастной крысы, не помню, но вся компания разевает рты, а мне делается стыдно за свой жульнический фокус. Ведь это ненастоящие стихи, таких можно наболтать сколько угодно, и это в сто раз легче, чем влететь, как некоторые девчонки, на ходу в свистящий шар вращаемой с двух сторон скакалки. Или залезть на крышу.