Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Физический риск, преодоление животного страха – вот мои главные дворовые “знакомства”. Забраться по сугробам на крышу гаража и спрыгнуть с неё – в другой сугроб, куда ниже. Залезть по пожарной лестнице на крышу театра, это три или четыре этажа! Один раз, прибившись к небольшой компании ребят, я это делаю – и до сих пор, как вспомню, холод в животе. Правда, лестница не из перекладин, а почти настоящая, с перилами, площадками и пролётами, но всё это сварено из железных палок, а между палками воздух, ставишь ногу – и под ней сквозит бездна. И скользко ещё!

Мы лезем не просто так, нам кто-то рассказал, будто с крыши можно заглянуть на чердак, а там хранятся настоящие театральные костюмы. И мы действительно прилипаем к стеклянному оконцу, никаких там красивых костюмов нет, зато оттуда глядит на нас чёрное лицо, густо вымазанное “негритянским” гримом.

– Дядь, как вас зовут? – кричит, расхрабрившись, кто-то из нас.

– Сенегал, – отвечает он и улыбается.

Кто это, из какой пьесы, может, вообще почудилось? Так до сих пор и не знаю.

Казаки-разбойники, вышибалы, штандер, ножички, “Сыщик, ищи вора́”… Я уже многое умею. Могу правильно, не воображая и не заискивая, спросить: “Можно с вами?” Учусь трезво оценивать свои слабые и сильные стороны. Бегаю-прыгаю так себе, зато, например, в вышибалах у меня иногда получается поймать летящий мяч и выручить свою команду – вернуть всех, кого уже вышибли. И я пробую не убегать от мяча, а повернуться к нему и схватить.

Что уж говорить о бесчисленных считалках, дразнилках и всяких ритуальных приговорочках! Этот фольклор я впитываю мгновенно. Солнце разгорается – игра начинается! Чаю-чаю-чаю, Райку выключаю! Дурой назвали? Дура Нюра, а я Марина! Нахалкой? Нахалка на палке, а я на ногах! Жухала долго не живёт, заболеет и умрёт! Кто за мною повторяет, тот в уборную ныряет, а в уборной красный свет, ты ныряешь, а я нет! Тише, тише, не все сразу, да помню я, помню…

Очки мои тоже примелькались, их уже не замечают. Вот только Райка, дочка дворничихи, донимает иногда своими воплями: “Еврейка, еврейка!” Сама она, девчонки говорят, татарка. И хоть мне противно притворяться такой же дурой (мама всегда говорит: “А ты будь умнее!”), однажды я на неё рявкаю:

– А ты татарка, ну и молчи!

Помогает.

Как-то зимним вечером я влезаю на крышу гаража, чтобы спрыгнуть в снег, – и вижу кем-то брошенную книжку. Истрёпанную, без первых страниц, но ужасно интересную, я про неё уже где-то слышала.

Называется “Приключения доисторического мальчика”. Пристраиваюсь тут же, на крыше, и начинаю читать. Тороплюсь изо всех сил, но темнеет ещё быстрее. Домой такую книжку нести нельзя, вид у неё совершенно антисанитарный. И читать уже нельзя, ничего не видно, к тому же я страшно замёрзла. И тогда я бегу в ближайший подъезд, тот, что возле Козицкого переулка, грею задубевшие руки на батарее, туда же кладу сушиться варежки – и при свете тусклой лампочки лихорадочно листаю страницы. До́ма наорут, но будь что будет, я должна узнать, что стало с маленьким Креком. Дочитываю, оставляю книжку тут же на подоконнике – и бегу домой, на словесную расправу.

Потом я бываю во дворе всё реже и реже. Школа, музыка, а с пятого класса ещё и бассейн… Выхожу иногда погулять с Танькой, заодно прихватываю что-нибудь почитать. Насчёт чтения теперь строго: у меня стремительно прогрессирующая близорукость, так что “никакой макулатуры”. Классику – пожалуйста, всё равно для школы понадобится, ну и английские книжки – святое дело.

Так я лет в двенадцать, сидя на лавочке, проглатываю толстый том Некрасова. Томительный дактиль “Железной дороги”, и это язвительное: “Кажется, трудно отрадней картину нарисовать, генерал?” А “Русские женщины”, ну чем не приключенческая повесть? Да и “Кому на Руси…” – довольно интересная история, даже со сказочной скатертью-самобранкой. Там только одно место нужно поскорей пролистать и забыть: как маленького Дёмушку загрызли свиньи, нет, не надо, скорее что-нибудь другое, вот хоть “Горе старого Наума”, там влюблённые притворяются братом и сестрой… Но лучше всего – маленькие стихотворения-картинки, прямо кусочки живой жизни (годы спустя буду для перевода выискивать похожие – у Бёрнса). “Кумушки”, “О чём думает старуха, когда ей не спится”, а в отчаянную Катерину я просто влюбляюсь: “А и поколотит – невелик наклад…”

Ну а вместо “макулатуры” у меня теперь английские “альманахи для мальчиков и девочек”. Выковыриваю из них, как изюм из булки, всякие шуточки и анекдоты. Самые смешные потом пересказываю маме.

А двор – ну что двор, спасибо ему, мы научились жить вместе, хотя своими друг дружке не стали.