Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Николай – другое дело: его, когда выпьет, слышно через стенку, хотя стены в доме очень толстые. Вернее, слышно какое-то “бу-бу-бу” и женский визг, и пару раз соседки даже прибегают к нам прятаться, а деда просят “воздействовать”. А один раз Николай немножко не доходит до дома: он открывает дверь лифта и падает почему-то спиной вперёд. Так и отключается: ноги в лифте, всё остальное на площадке, и тащить и увещевать его снова приходится деду. Николай дедушку очень уважает, он сам так говорит, и после таких безобразий просит у него прощения.

А мне интересно: как же это получается? Взрослый дядька, всё понимает – он что, не может бросить?

Однажды, возвращаясь из школы дворами, я встречаю Николая. Он очень приветливо со мной здоровается; момент, похоже, самый подходящий…

– Дядя Николай, – начинаю я проникновенно, – ну зачем, зачем вы пьёте? Вам же самому от этого плохо. Разве вы не можете бросить?

Сосед растроган до глубины души. Со слезами на глазах он клянётся, что всё осознал, больше ни капли, и в знак благодарности целует мне руку!

Когда через некоторое время Николай снова напивается, я расстраиваюсь больше всех.

– Ведь он же мне обещал! Руку поцеловал даже!

Мама с бабушкой, которым я эту сцену пересказываю в лицах, не знают, сердиться им или смеяться. Бабушку волнует, вымыла ли я руки с мылом, мама начинает было про “вмешиваться в чужие дела”, но не выдерживает, прыскает и, махнув рукой, убегает посмешить кого-то из своих телефонных подружек.

Позже, классе в седьмом-восьмом, возвращаясь вечерами из музыкальной школы, я частенько натыкаюсь на какого-нибудь дяденьку, лежащего на тротуаре возле кафе “Лакомка” (его как раз тогда открыли рядом с той аркой у мясного магазина, за которой начинаются проходные дворы). Тогда я бегу в сто восьмое отделение милиции – на нашей улице, напротив и чуть наискосок от дома – и, запыхавшись, говорю дежурному:

– Простите, пожалуйста, там возле арки, где кафе, опять лежит человек, я, конечно, понимаю, что он, скорее всего, пьяный, но вдруг у него инфаркт, бывают же такие случаи…

– Не беспокойтесь, барышня, – вежливо отвечает дежурный (меня с моей нотной папкой здесь уже знают). И, повернувшись, кричит кому-то невидимому:

– Петров! Езжай к “Лакомке”, сердечника подбери!

У меня тогда эти инфаркты не шли из головы, потому что у мамы начались какие-то странные судорожные приступы, думали – сердце, у неё ведь порок сердца был, вызывали неотложку, один раз пришлось нам даже уйти из Театра оперетты посреди спектакля “Баранкин, будь человеком!”. Потом как-то обошлось, отпустило…

Много лет спустя нам с Гришей Кружковым и маленьким Андрюшкой пришлось делить коммунальную хрущёвскую двушку с пьющим соседом Женей. Бедный Женька был когда-то водителем высшей категории, но к моменту нашего знакомства “съехал” уже до грузчика в “Гастрономе”. Он был совершенно безобиден, нас с Гришей ужасно уважал (“Какие люди! Книги пишут!”) и периодически извинялся за шум и прочее беспокойство. Правда, когда в его десятиметровую комнатку вселилась противная краснорожая баба с пергидрольными сосульками на голове… В общем, во мне проснулась бабушка Вера, и я перестала выпускать ребёнка в общую прихожую и кухню: эта тётка так и норовила его потискать и поцеловать.

А однажды мы с Гришей пришли домой поздно: первый раз в жизни были на приёме в посольстве. В американском! По случаю выхода в свет двуязычного тома Уолта Уитмена, в котором Гриша участвовал как переводчик. Вернулись весёлые, нарядные (я в мамином модном платье, Грише мой папа одолжил “парадный” галстук), впервые отведавшие джина с тоником… Андрюша был у бабушки, а Серёжка – уже в проекте, только мы ещё об этом не знали, и я потом девять месяцев себя ругала за тот джин-тоник.

Входим в квартиру, а под дверью нашей комнаты разлёгся Женька. Спит беспробудным сном, и с места его не сдвинешь. Перелезли кое-как, просочились к себе.

– А давай, – предложил Гриша, – теперь к нам посла с послицей пригласим. Отгащивать!

Полчаса хохотали как сумасшедшие.

А Женька был всё-таки благородным пьяницей. Когда подошло время мне рожать, он согласился съехать к матери (сожительницу выставил ещё раньше) и сдать нам свою комнату всего за тридцатку в месяц! Обе наши мамы несколько дней отмывали и отскребали помещение, в три слоя застилали простынями продавленный диван, выветривали табачный дух… И у нас на целый год появилась отдельная “двушка”!

Правда, Женька возникал иногда в дверях “между взносами” и просил прямо и открыто:

– Гриш, дай десятку на пропой души!

Гриша давал, но вздыхал:

– Жень, ты так быстро пропиваешь – я не успеваю зарабатывать!

А маленький Андрюша ещё несколько лет, почуяв на улице или в транспорте знакомый перегар, говорил уважительно:

– Дядей Женей пахнет!

Соседи справа