Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Впрочем, как знать? Классе уже в девятом или десятом меня провожает домой – с органного, между прочим, концерта – хороший мальчик Саша Новик, сын маминой приятельницы, они нас давно мечтали познакомить. Срезаем, естественно, дворами, а после Сашка сдуру тем же путём идёт обратно. Звонит потом из дома: представляешь, подошла какая-то шпана, шапку сняли (правда, отдали), головой в сугроб макнули и говорят: ты к этой девчонке не шейся, она наша, здешняя, в музыкальную школу ходит.

И при чём тут, спрашивается, музыкальная школа? Тем более я её тогда уже окончила. Нет, шпана у нас и правда водилась: Вовка Арбуз, например, он меня как-то стеганул пару раз моими же прыгалками, ещё какой-то Мыльный или Мыльник, но в штандер и вышибалы они не играли, и мы практически не пересекались. А вот поди ж ты!

Дворовые голоса, обрывки разговоров заносит иногда непонятно каким ветром на мой совсем не театральный чердак.

– Запомни, в моём имени – нэ, тэ и ше, все остальные – а!

Это какая-то Наташа на деревянной горке.

– А я вообще за десьминут до звонка встаю. Я ж сплю-то – в чулках и в лифчике!

Это, кажется, Райка.

– Москва, Динамо, через забор и тама!

Присказка сопровождается втыканием указательного пальца одной руки в приоткрытый кулак другой. Это Анька, они с братом-близнецом Андреем запоздало просвещают меня насчёт “откуда берутся дети”. Я знаю, что из маминого живота, речь идёт о том, как они туда попадают…

А вот и считалку принесло, самую любимую.

Из-под горки катится
Голубое платьице,
На боку зелёный бант,
Его любит музыкант…

Было, было у меня лет в пять-шесть такое платьице, голубое с блёстками, короткая юбочка внизу вырезана фестонами, сбоку на подоле – не бант, а букетик искусственных цветов. Платье кололось и кусалось немилосердно, я его терпеть не могла, зато музыкант, папа то есть, обожал меня в нём фотографировать. И уговаривал при этом “сделать губки бантиком”! Но считалка про другое, там дальше идёт взрослая любовь:

 Музыкант молоденький,
 Звать его Володенькой,
Через месяц, через два
 Будешь ты его…

Вдова, подсказывает рифма, а рифме я верю с младенчества. Но двор плюёт на эти тонкости и оптимистически выдыхает:

– Жена!

Не бросайте мелочь!

Класса до третьего никаких собственных денег у меня не водилось. Деньги – зараза и грязь, и незачем ребёнку их лишний раз трогать. Нужны монетки для игры в магазин? Сейчас Нанака с мылом вымоет и даст…

В школе деньги с родителей собирали регулярно: то на обязательные для младшеклассников завтраки, то на кино или музей. Нужная сумма аккуратно заворачивалась в бумажку и передавалась учителю.

В третьем классе мне впервые разрешили возвращаться из школы самостоятельно. Это было грандиозное событие, и ему предшествовала серьёзная стратегическая подготовка. Маршрут разрабатывался так, чтобы переходы через улицы свелись к минимуму. Сначала автобусом, уже не помню каким, до Никитских, потом троллейбусом пятнадцатым или тридцать первым до остановки “Пушкинская площадь”. Дальше пешком по нашей стороне улицы, или можно дворами, днём это не опасно: в арку возле мясного магазина, потом перейти Козицкий – и по нашему двору неправильной буквой “Г” до Пушкинской, почти до самого подъезда. И нигде не задерживаться!

Задерживаться у меня и в мыслях не было, я рвалась оправдать доверие. Задерживаться, загуливаться и привирать дома я научусь позже, классе в шестом, с помощью подруги-восьмиклассницы. Но до этого ещё далеко, а сейчас – о деньгах на проезд.

Поездка на автобусе стоила 5 копеек, на троллейбусе – 4, итого 9. Кошелька у меня не было, и взрослые решили, что он пока не нужен. Девять копеек на проезд укладывались по утрам в пустой спичечный коробок, а коробок засовывался в карман пальто или, если тепло, – форменного фартука.

Зайдя в троллейбус или автобус, человек опускал нужное количество копеек в кассу – вертикальный железный ящик с покатой стеклянной “крышей” и щелью наверху. Монетки со звоном падали на стальную пластину, ходившую вверх-вниз, как язык. Когда они накапливались, “язык” опускался под тяжестью и деньги соскальзывали в непроглядную таинственную глубь. Но сначала всякий мог посмотреть, сколько ты бросил копеек и, значит, имеешь ли право открутить и оторвать от прикреплённой сбоку катушки тоненький узкий билет.

На билетах были шестизначные номера; если сумма первых трёх цифр совпадала с суммой трёх последних, билет считался счастливым и в идеале должен был съедаться при загадывании желания. Но если бы вдруг вошёл контролёр, никакая скорбная повесть о съеденном билете не помогла бы, плати рубль штрафа или отведут в милицию и позвонят оттуда родителям…

Хулиганистые подростки иногда в транспорте “зарабатывали” на мороженое: с силой бросят пятак или вообще железку – и скороговоркой:

– Мелочь не бросайте, пожалуйста! Не бросайте мелочь…

– А ты сам-то, мальчик, сколько бросил?

“Лучшей пионерке лагеря им. Николая Гастелло…” 1964.