Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

А второе упоминание – смешное. Когда я годам к тринадцати сравнялась наконец в росте с Бабасей, то есть достигла немыслимой высоты в 147 сантиметров, кто-то из домашних пошутил: “Ну, до такого мужа, как Гриша Хесин, ты уже доросла. Догоняй теперь бабушку!” Хотя дядя Гриша был высокий, выше нашего дедушки. И оба они своих жён, что называется, на руках носили и огораживали каменной стеной. Я так и не доросла до такого мужа.

Бабушка Вера (справа) с сестрой “Бабасей”.

Бабася, в отличие от нашей образованной бабушки-доктора, никогда нигде не работала и, опять же не в пример сестре, обожала домашнее хозяйство. О, как она готовила! Как сейчас помню заставленный снедью овальный стол в “большой комнате” их небольшой квартиры на Герцена – и многочисленную родню, со стонами восторга поглощающую холодец, рубленую селёдку, фаршированную рыбу, смуглую курицу с черносливом, а к чаю – маковые ромбики, медовую с орехами коврижку – “лэкех” и мой навеки разлюбимейший, творожно-изюмно-лимонный, решёточкой из теста украшенный пирог под названием “Бабасина ватрушка”. И она специально пекла его к моему приходу!

Впрочем, и когда пироги затевались просто так, “без гостей”, для нас с Танькой всегда как-то передавался благоухающий свёрток с гостинцем. И на следующий день троюродная кузина-младшеклассница Ленка, Бабасина внучка, смущала меня в школьном коридоре, громогласно вопрошая: “Ну как? Вкусный лэкех был?” и забывая при этом деликатно понизить голос на подозрительном слове.

Хесины жили в двух шагах от нашей двадцатой школы, но чтобы к ним попасть, надо было перейти через Герцена – улицу с ужасным двусторонним движением. Для этого полагалось высмотреть в толпе внушающего доверие взрослого, лучше тётеньку, подойти и сказать: “Простите, пожалуйста, можно я с вами перейду?” Или даже “с вами за руку”, но уж эту дошкольную стыдобищу я пропускала. Тётеньки и так норовили вцепиться мёртвой хваткой.

Этот популярный когда-то способ преодолевать опасные перекрёстки давно и незаслуженно забыт. Когда я предлагаю его своим детям, они делают большие глаза и крутят пальцем у виска.

Вместе с крошечной Бабасей и дядей Гришей в квартире на Герцена жили их дочка – тётя Тамара, тихая и милая учительница английского языка, её муж, дядя Яша Барденштейн, знаменитый детский психиатр и видный мужчина, и моя троюродная сестрица Ленка, толстушка и большая умница.

В легендах и мифах Пушкинской, 17 запечатлелась тёти-Тамарина знаменитая фетровая шляпка в виде серенькой чалмы. Тётя проносила её чуть не двадцать лет, ни за что не соглашаясь сменить на другой головной убор, к неиссякаемому возмущению нашей модницы-мамы.

Дядя Яша Барденштейн интересен был, во-первых, тем, что назывался “второй муж тёти Тамары”, а во-вторых, своим громчайшим басовитым голосом. Рядом с ним всегда хотелось заткнуть уши. Мне до сих пор кажется, что его маленькие пациенты выздоравливали из одного только страха перед этим голосом. На какого-то мальчишку он, говорили, так рявкнул, что тот с перепугу перестал заикаться!

Дома дядя Яша ничего не делал, только отдыхал от работы. Он лежал на диване, рядом стоял телефон, и когда раздавался звонок, дядя Яша рявкал на всю квартиру:

– Тамар-ра-а! Сними трубку-у!

Тётя прибегала, снимала, если надо – передавала трубку мужу. И дядя Яша начинал орать по телефону…

У Бабаси и дяди Гриши Хесина был ещё сын, Витя. Этого двоюродного дядю – из всей родни – я всегда больше всех ощущала своим. Длинный, худой, черноусый и черноглазый, с ласковой улыбкой на грустном смуглом лице, он представлялся мне каким-то рыцарем печального образа, каким-то лишним человеком, Чацким без ехидства, Печориным без бравады… словом, воплощением доброты и благородства. Может, оттого, что писал стихи “когда-то в юности”, а может, потому, что – единственный, кажется, из всего клана – любил их читать.

В моей мифологии дядя Витя – персонаж уязвимый, страдательный, вроде мудрого кентавра Хиро-на, на всё бессмертье отравленного ядовитой стрелой. Отравлен он был, несомненно, тем же крушением “оттепельных” надежд, что и здравомыслящие члены семейства, но в отличие от них прививка не сделала его жизнеспособным циником, а только понизила иммунитет и повысила чувствительность к унижениям.

Мы не часто виделись с дядей Витей – он с семьёй жил отдельно от родителей, – но о нём часто говорили в моём присутствии, вероятно, надеясь, что сей пример послужит мне наукой. Снисходительно, с лёгкой примесью злорадства, объявляли его “наивным идеалистом”, которого “жизнь научила”.

Кажется, это было связано с пропиской. После института, презрев родительские мольбы, дядя Витя – о ужас! – выписался из Москвы и уехал строить новую жизнь и проявлять энтузиазм куда-то к чёрту на рога под Волгоград. А потом, уже с молодой женой Тамарой (тоже “нищим инженером”) и с маленьким Сашкой просился обратно, и отцу стоило невероятных каких-то усилий снова его прописать…