Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Песенка анакреонтическая

Памяти Тани Бек

Эй, сбирайтеся на пир,
Милые подруги!
Пусть бряцанье наших лир
Зазвучит в округе.
Приготовлены венки,
Перемыты кубки,
В кухне стонут чугунки
И трепещут ступки.

Танцевать приглашены

Лучшие флейтисты:
Спины их обнажены,
Локоны душисты,
Их пунцовые уста
Дивно молчаливы…
Занимайте же места —
Краток миг счастливый!

Пусть обносит мальчик нас

Пенистым по кругу,
И хвалу мы не скупясь
Пропоём друг другу,
И утонет, как змея,
В чаше величальной
Этот ужас бытия
Экзистенциальный.

«Мы сидим под зонтиком…»

Мы сидим под зонтиком
         уличного кафе
за какую-нибудь неделю
         до аутодафе:
до сожжения листьев,
         осеннего полыханья, —
переводим дыханье.

Мы сидим как будто под сенью крон,

под защитой древесных стволов,
и отстрел покуда не разрешён,
и ещё не объявлен отлов.

Мы сидим, как птицы на ветке

         возле гнезда,
обалдевшие от внезапного
         окончанья труда:
все рождённые выкормлены,
         поставлены на крыло, —
вроде нормы выполнены,
         и ещё тепло.

Мы сидим, как лабухи

         на задворках оркестра:
сколько тактов продлится пауза,
         нам неизвестно,
мы вообще ничего не смыслим
         в этих листках,
где восьмушки горстями,
         как вишни на черенках.

Мы сидим рассеянные,

         вкусившие благодать
на углу Бассейной и Храмовой,
         на невидимой стрелке…
Мы уже встаём —
         прости, что заставили ждать, —
не робей, воробей,
         доедай из моей тарелки!

«Ещё последняя нам сласть…»

Ещё последняя нам сласть
         дана в наследство:
сначала в отрочество впасть,
         не сразу в детство.

О, там обиды велики,

          победы хрупки,
но утешают пустяки:
          косынки, юбки.

Там каждый взгляд, что бросил он,

          и вздох невнятный
с подругами обговорён
          тысячекратно.

Там можно сделать встречный шаг

          как одолженье
и целоваться просто так,
          без продолженья.

«На семьдесят пятом году…»

На семьдесят пятом году
Мальчишку себе заведу:
Чертёнка из крови и плоти —
Куда той соплюшке у Гёте!

И я о любви запою,

Как Тютчев, на всех наплюю
И буду его стариканам
Своим представлять Эккерманом.

И буду его баловать,

И между бровей целовать,
В гостях не давать напиваться,
Дразнить, просто так любоваться,

Стихи ему в кухне читать

И громко, до слёз хохотать,
Однажды с девчонкой застукав…
Ох, прячьте, подруженьки, внуков!

«Мне Пушкин обещал, что день веселья…»

Мне Пушкин обещал, что день веселья
Настанет. Он сказал: “Товарищ, верь!”
И верили ему в лесах тамбовских
Все волки, на скрипучей Колыме —
Невольники, толпой во тьму влекомы…
Мне тоже Пушкин никогда не врал.

 Вот только нужно запастись терпеньем,

 И грифельными досками, и мелом,
 И книжками, в которых есть картинки,
 И книжками, в которых нет картинок, —
Чтоб дети на обломках самовластья
Хоть что-нибудь сумели написать.