(не) зажигай меня

Да разве я отвожу глаза? Это ведь и не танец — демонстрация грации, ловкости и силы. Зрелище невероятной красоты и устрашения. Среди зрителей такая тишина, что слышно лишь дыхание людей и щелчки кнута. И какие бы движения степняк не делал, какие бы прыжки не совершал — он всегда находил мои глаза. Этот танец для меня.

29

Праздник продолжался, но у меня, непривычной к столь насыщенным событиям, уже подкашивались ноги. Я видела, что Аяз хочет еще биться на саблях, укрощать диких жеребцов, хочет пить вино, бочку с которым прикатили юноши. Ему по душе эта суматоха и толкотня, он горяч и полон хмельного задора, который он так долго сдерживал.

— Ты точно не хочешь, чтобы я с тобой пошел? — в очередной раз спрашивает он.

— Я вполне способна дойти до своего навеса самостоятельно, — в очередной раз заверила его я. — Мне просто нужно выпить чаю подальше от толпы.

— Нет, — покачал головой Аяз. — Пойдем вместе. Вдруг тебя кто-то обидит? Бес с ним, с праздником. Будет в моей жизни еще и не один.

— Оставайся и веселись, — вмешивается Наймирэ. — Я пойду с Кегершен. Мне всё равно уже пора к детям.

В Хумар-дане участвуют только взрослые. Дети и старики остаются в своих шатрах. Я опять забыла, что у Наймирэ — семеро детей в шатре. Конечно, трое — два сына и Эмирэ — почти самостоятельны, но младшему едва минуло три.

Мы медленно бредем по усыпанной объедками и мусором дорожке вдоль опустевших шатров и навесов. Здесь тихо — слышны только визги собак, которые подбирают кости и негромкие переругивания редких женщин, складывающих вещи, которым не нашлось покупателя. И это мне тоже не нравится: все мужчины там, на празднике. А их жены и дочери весь день торговали, да теперь не знают отдыха. И собаки здесь мелкие, невоспитанные и брехливые: никакого сравнения с нашими полными достоинства и стати борзыми и охотничьими гончими.

Под нашим навесом дремлет Эмирэ: она не осмелилась оставить вверенное ей хозяйство. Мне нестерпимо стыдно: пока я веселилась, она всё тут прибрала и даже помыла котлы. Девочка смущенно улыбается в ответ на мои благодарности, уверяя, что вовсе не устала: напротив, она встретилась с подругами и вдоволь наболталась.

— Я провожу дочь до шатра… на всякий случай, — говорит мне Наймирэ. — Она еще не умеет за себя постоять. Мало ли, какие люди тут бродят. Ты никуда… не уйдешь?

— Наймирэ-нэ, — говорю я, вытягивая гудящие ноги. — Я так устала, что даже если на меня наставят дуло аркебузы, я не двинусь с места. Идите и не волнуйтесь, я вас дождусь.

— Здесь тебя никто не тронет, Кегершен, — не отступает жена хана. — Тут кругом женщины, если что — не бойся кричать!

— Идите уже, Наймирэ-нэ, — вздыхаю я. — Кому я тут вообще нужна?

— Много кому, оказывается, нужна, — неожиданно появляется хан.

Он, видимо, не участвовал в забавах, лишь наблюдал — его одежда в образцовом порядке: ни складочки, ни пылинки. Он стаскивает с себя кафтан и накидывает на голые плечи супруги:

— Иди отдыхай, воробышек. Ты едва стоишь на ногах. Я побуду здесь, посторожу нашу Кегершен.

Вот как! Я и не заметила, что под ясными глазами женщины залегли темные тени, а сама она растирает плечи, будто замерзла, а он — заметил. Может быть, не такой уж он и плохой муж?

— А хотите кофе, Таман-дэ?

— А хочу, — соглашается хан, опускаясь на подушки и закрывая глаза. — И пожрать бы чего-нибудь!

— Вы голодны? — удивляюсь я.

Как можно остаться голодным на этом празднике жизни и изобилия?

— Голоден я был пару часов назад, — грустно отвечает Таман. — А сейчас я хочу жрать.

Я накладываю ему риса с мясом из заранее припрятанного котелка, вручаю ему миску и сажусь варить кофе.

— Ты очень вкусно готовишь, Виктория. Аязу повезло, — благодарит меня хан. — Я слышал, ты хотела сбежать сегодня? Что-то случилось?

— Ничего серьезного, — отмахиваюсь я. — Просто мы с Аязом немного не поняли друг друга. Всё в прошлом.

Сейчас мне кажется, что ситуация не стоит и выеденного яйца. Ну подумаешь, он вспылил — извинился же! Да и я хороша — зачем убежала?

— О, идут! — вздыхает Таман. — Я ж говорил — ты много кому нужна. Готовься.

Действительно, по дорожке к нам важно шествуют уже знакомые мне кнесы во главе с Василевским: здесь и Боровой, и его сыновья, и Орлинский с зятем, и еще несколько человек. Я подскакиваю на месте в волнении.

— Вот она, целая и невредимая, — объявляет Василевский, будто мое здоровье — это его заслуга. — Как видите, даже с брачными метками. И, что бы ни случилось ранее, сейчас она здесь по доброй воле!

Кнесы осматривают меня так внимательно, что мне становится неловко.

— Почти целая, — заявляет Боровой. — У нее косы были до земли!

— По вашим же обычаям срезали, — лениво замечает Таман.

— И где они?

— Косы? Я сжег. Знаю, что для ведовства и проклятий их можно употребить. Так что — сжег.

Я таких тонкостей не знала, и оттого испытываю благодарность к хану. И вообще с ним как-то… спокойно.

— Вы обещали, что степняки будут вести себя прилично, — бурчит Орловский. — А сами невест воруете. Что же это?