(не) зажигай меня

Лицо хана, как всегда, равнодушно: по узким глазам не поймешь, злится он или нет; но я уже немного узнала его. Нет в теле ни напряжения, ни стремительности, руки скрещены на груди — значит, ему скорее весело. Даже с высоты своего роста он ухитряется глядеть на Герхарда снисходительно, будто на нашкодившего щенка, но мой охранник не из тех, кто смущается.

— Таман-тан, пожените нас, — без всяких вступлений требует галлиец.

От такого заявления даже у всегда невозмутимого хана ползут брови вверх.

— Это так срочно? — удивленно спрашивает он.

— Срочно, — кивает Герхард. — Я, знаете ли, обещал.

— А почему я? — не понимает степной хан. — У вас же свои жрецы.

— Вы ближе.

— И какая причина этой срочности? Девушка беременна?

— Нет! — в один голос восклицают Людмила и Герхард.

— Родители против?

— Нет, — раздумчиво отвечает Людмила. — Отец против не будет.

— Я ее соблазнил и хочу поступить как честный мужчина, — заявляет Герхард.

— Как честный мужчина, ты должен пойти к ее отцу, а не ко мне.

— К нему я схожу потом, — махнул рукой мой охранник. — И по славским обычаям свадьбу сыграем, и по галлийским еще. Главное, пожените нас сейчас, и все будут счастливы. Особенно я сегодня ночью.

Я ахнула от такого заявления, Людмилка залилась краской, потупилась, но возражать не стала. Конечно, зная Герхарда, я даже думать не буду, кто кого соблазнил: если бы девушка ждала от него первого шага — дождалась бы аккурат к тридцатилетию. Однако Людмила на него хорошо влияет: вон он какой дерзкий стал!

— Девушка согласна? — спросил хан у моей кузины.

— А разве это важно? — с невинным видом спросила я. — Я слышала, что мнения женщины никто не спрашивает!

— Так Герхард и не мой сын, — с весельем в голосе ответил Таман. — И потом — поздно уже конюшню закрывать, коли лошадь убежала. Так девушка согласна?

— Согласна! — твердо ответила Людмила, вздернув подбородок.

— Своей властью, как хан и владелец этой земли, я отдаю Людмилу в супруги Герхарда. Отныне он отвечает за ее жизнь и все поступки, должен заботиться о ней и о рожденных ей детях. Куда муж — туда и жена. Пусть будут их кони быстры, шатер крепок, а ночи светлы.

Герхард по галлийскому обычаю крепко поцеловал теперь уже жену в губы, а она лишь пискнула.

— Время праздновать! — хлопнула в ладоши Наймирэ. — Чем больше пир, тем больше богатства и детей будет в шатре.

— У меня вообще никакого пира не было, — прошептала я. — Обидно.

Тем временем женщины действительно затеяли праздник — выкатили большой котел, в котором собрались варить традиционную баранину, где-то вдалеке закололи ягненка, начали стелить на землю ковер, на который выставляли всё, что было в домах. Кто-то заиграл на свирели. Женщины надели нарядную одежду и достали бубны. На голову Людмилы надели серебряный обруч со звенящими подвесками, на бедра повязали яркую шаль с золотыми кистями. На белых руках нарисовали ритуальные узоры хной, подвели глаза и светлые брови черной краской, отчего взгляд вдруг стал загадочным и глубоким.

Вернувшиеся с работ мужчины выкатили откуда-то бочку с вином. Зазвенели серебряные кубки, понесся запах мяса, свежих лепешек и специй. Женщин усадили на один край ковра, мужчин — на другой, и только новоиспеченные супруги сидели рядом, трогательно краснея (оба) от довольно фривольных пожеланий жизни «сладкой как кускус и острой, как перец». Герхард в супружеской постели, оказывается, должен быть неутомимым, как самый выносливый конь, а Людмилка — податлива и покорна, как глина.

То и дело кто-то не выдерживал и пускался в пляс — сначала мужчины, потом вышли и женщины. Пользуясь суматохой, я ускользнула между шатрами и вернулась к себе. Здесь всё еще лежали брошенные книги, бумага и перья, булькало на очаге забытое мясо — хорошо, что огонь почти погас. Недалеко, вяло пощипывая траву, гуляла Людмилкина лошадь. Острое желание уехать отсюда в очередной раз охватило меня — не потому, что я действительно хотела покинуть Степь. Нет, я вдруг ощутила, что всего лишь трофей в жизни Аяза. У меня не будет и такой свадьбы; не будет ни белого, ни красного, как то принято в Славии, платья. Не будет гостей и родителей рядом, не будет пира. Даже брачной ночи — и той не будет.

Другого мужа я уже не хотела, даже помыслить не могла, что кроме Аяза, кто-то может ко мне прикоснуться. Кроме того, я чувствовала, что он меня не отпустит и найдет, даже если я уйду. И… мне его не хватало. Он умел меня слышать. Вот только я уже поняла, что тот Аяз, которого знаю я, и тот, который настоящий — это разные люди. Некстати вспомнилось, что его кнут — это не просто элемент красивого танца. Он уложил десяток бандитов в одиночку. От воспоминаний меня неожиданно затрясло, по телу прокатилась волна липкой слабости. Я присела, задыхаясь. Что со мной? Неужели я что-то не то съела на чужой свадьбе? Но слабость ушла, и я успокоилась. В конце концов, Аяз ни разу не причинил мне вреда. Даже если он страшен для врагов — что мне с того? Мой отец — герой войны с Франкией. Он убивал и не раз. Я же его не боюсь. И мама тоже не боится.

--