(не) зажигай меня

— Мне было больно, — тихо признался Аяз. — До этого я не знал, что любовь причиняет боль. Я решил, что ты всё равно станешь моей, что у меня хватит любви на двоих… И ни разу не задумался о том, что ты можешь любить другого.

Для меня его слова были чем-то предельно искренним. Словно я заглянула прямо в душу своего супруга. Он протянул ко мне руку, и я подползла к нему. Он перетащил меня к себе на колени и крепко прижал к груди. Я чувствовала, как колотится его сердце, как дрожат руки, сжимающие мои плечи.

— Ты скучала? — спросил он, уткнувшись в мои волосы. — Скажи мне, что ты скучала.

— Я же здесь, — тихо ответила я. — Хотя не однажды могла сбежать. Разве этого мало?

— Мало! — выкрикнул Аяз. — Мне вообще тебя мало!

Он сжал моё лицо руками и принялся целовать — жадно, лихорадочно, горячо. Кусал мои губы, зарывался пальцами в волосы, развернув, усадил на себя — чтобы удержать равновесие, пришлось обвить его талию ногами. Я тоже сжимала влажные плечи и скользила вспухшими губами по его чуть колючим щекам, целовала шершавые пальцы, запрокидывала голову, подставляя шею под горячий рот.

— Хочу тебя, — шептал он мне на ухо, и я загоралась от этих слов. — Никому не отдам, будь он хоть трижды король. Ты моя.

— Я твоя, — соглашалась я, расстегивая ремень его узких по франкской моде брюк.

Внезапный солнечный свет, заливший шатер, застал нас врасплох. Кого еще бесы принесли?

31

— Аяз, ты здесь? — заглянула в шатер Наймирэ.

— Нанэ! — дернулся Аяз. — Ты не вовремя! Или ты не знаешь, что к супругам после разлуки заглядывать не стоит?

— Аяз… — голос Наймирэ такой слабый, такой испуганный, что мой муж дергается и осторожно убирает меня с колен.

— Что случилось, нанэ? — ласково спрашивает он мать.

— Шуран, — тихо произносит женщина. — Ему очень плохо. Он весь горит. Ты можешь поглядеть?

— Я же не лекарь, — пугается Аяз. — Что я могу сделать?

— Ты же помог мне в гостинице, помнишь? — кладу руку на его горячее обнаженное плечо я. — Попробуй хотя бы.

Я уже знаю, что Шуран — это меньшой сын Наймирэ и Тамана, хорошенький и шустрый мальчишка трех с половиной лет.

— Я не лекарь, женщина! — рявкнул Аяз, извлекая из сундука рубашку. — Я могу сделать только хуже! Нанэ, выйди, я переодену штаны.

— Как будто я там что-то не видела, — пробормотала Наймирэ, но послушно вышла.

А я осталась и даже глаз не отводила: мне было страх как любопытно взглянуть на мужа без одежды. Искоса поглядев на меня, Аяз усмехнулся и без всякого стеснения стянул и узкие брюки, и бельё. Я сглотнула, разглядывая его тело. Выше пояса он был покрыт загаром, а ниже кожа была на несколько тонов светлее. Волос у него почти нигде не было, что мне показалось странным, но очень привлекательным. Несмотря на небольшой рост, он был отменно сложен. Его тело не бугрилось мускулами, как у цирковых атлетов, но было крепко и подтянуто, нигде ничего лишнего.

— Нравлюсь? — полюбопытствовал Аяз, натягивая тонкие широкие шальвары.

— Нравишься, — честно ответила я. — Ты красивый.

Он вдруг закрыл глаза, будто прислушиваясь к чему-то, и застыл на мгновение, а потом, встряхнувшись, натянул рубашку без рукавов и прямо босиком вышел из шатра. Я выскочила за ним, засовывая ноги в бабуши, которые всегда сбрасывала у «порога».

Наймирэ была бледна, кусала губы и смотрела трагически. Она мне сейчас показалась удивительно красивой. Да не может быть, чтобы такой мужчина, как Таман-дэ не замечал этого!

— Рассказывай, — бросил Аяз матери, стремительно шагая в сторону основного стана.

— Вчера еще всё хорошо было! Играл, бегал — как всегда! А ночью сегодня стал задыхаться и хрипеть. Сейчас горит и не шевелится почти.

— Сыпи нет? — спросила я, вспоминая болезни братьев. — Ступни, ладони холодные?

— Весь горячий. Кожа чистая. Таман уехал за целителем к Градскому, но я боюсь, что сын не доживет.

Если уж гордый хан отправился за помощью к деду, дело действительно серьезное!

Мы зашли в шатер — мальчик лежал в спальной части на подушках, весь белый, с закрытыми глазами. Он почти не двигался, лишь по телу время от времени пробегала дрожь. Эмирэ, сидящая рядом, протирала ему виски, лоб и ладони влажной тряпкой. Аяз молча опустился рядом с братом на колени и принялся ощупывать его пальцами. Особенно тщательно он трогал за ушами и под мышками. Мы затаили дыхание, боясь ему помешать, хотя понимали, что это не играет роли. Он будто был сейчас не с нами. Наконец мужчина поднял голову и хмуро поглядел на мать.

— Надо вынести его на свет. Тут плохо видно, — скомандовал он. — Разойдитесь.

Он осторожно подхватил обмякшее детское тельце и вышел наружу, уложив мальчика на коврик, предусмотрительно подстеленный матерью. Перевернув брата на бок, потом на живот, Аяз, наконец, нашел то, что искал: в ямочке под коленкой было что-то черное, похожее на семечку, а вокруг этого черного расходились болезненно красные круги.

— Прекрасно, — пробормотал юноша. — Я так думал. Эта тварь его и убивает.

— Что это? — с ужасом в голосе прошептала Наймирэ. — Жук?