Не жалею, не зову, не плачу...

мертв. Лежал на полу ничком между нарами в луже черной крови. Люди вокруг заняты

своим делом, ни одного любопытного, никаких ахов-охов, кильдим барак особенный,

здесь блатные, рецидивисты, пацаны, помочь нести труп никого не заставишь. Взяли

одеяло у помпобыта и вдвоем с надзирателем потащили. Удивительно, как тяжелеет

мертвый, сколько раз я уже замечал, и никакой наукой не объяснишь. Если живого

несешь, у него один вес, а если мертвого, он вдвое тяжелее. Убитый оказался сукой по

кличку Лысый. Ему дали штрафняка шесть месяцев, привезли в Малую зону,

предупредили, в лагере воры, кто имеет с ними счеты, три шага в сторону. Лысый

сделал три шага. Однако, о чем раньше думали делопуты, посылая суку в воровскую

зону? За что вам жалованье, если вы простого отсева сделать не можете? Зачем

заполнять Шизо с этапа, если там и для своих нет места? По Хакасии полно лагерей,

где правят суки – в Соне, например, в Улене, в Шире, совсем недалеко отсюда. Суке

туда, а вору в Сору, меньше хлопот и оперчасти, и санчасти. Лысый пробыл в Шизо три

дня, разведал, кто правит в зоне, с одним он раньше сидел, с другим корешовал на воле

и решил выйти и потолковать. Дал в Шизо расписку, его выпустили, пришел в кильдим

– я Иван Лысый, хочу поговорить с ворами. Хорошо, ответили ему, приходи вечером в

девять часов. Лысый явился, как условились, в углу за нарами полумрак, тихо, его

негромко спрашивают: ты Иван Лысый? Он самый. Шагай сюда. Лысый смело шагнул

в узкий проход, тут же ему удар под ребро снизу, удар под ключицу сверху, замелькали

ножи справа и слева. Не мешкая, на вахту пошел хмырь с пикой – я запорол. У него уже

было 25. На вскрытии мы насчитали восемнадцать колото-резаных. На чистом трупе,

уже окоченевшем, с отмытой кровью ранки выглядят удивительно безобидными,

узенькие короткие полоски, два, два с половиной сантиметра, похожие на легкие

ожоги. Волга потом приставал ко мне, какой удар был смертельным, заинтересованно

допытывался. Первым бьёт обычно вор в законе, а добивают уже пацаны, проходят

выучку. «Сука Лысый был раньше в большом законе, первым поднять на него руку

надо смелость иметь. – Волга не просто называл кличку своего врага, он обязательно

добавлял слово «сука», как у военных звание. – Неужели медицина не может

определить, сколько там чего распорото, что смертельно, а что ради щекотки?» Я

подумал: а не Волга ли его пырнул первым? Но как он мог нанести удар, если слепой?

Мне знать не дано. А знать хочется, почему они убивают своего, не фраера, а матёрого

урку? Есть, видно, что-то притягательное в убийстве собрата. Волга мог тайком уйти,

переодеться, повязку снять, ведь резать предстояло не хлипкого мужичка, а жестокого

колуна, без Волги там не могли начать. И Коля Гапон, и Вася Рябый уходили в тот

вечер в кильдим. У них тоже полагается кворум, построже, чем в ученом совете

Академии наук.

19

Трудно разобраться, почему, когда, из-за чего началось среди уголовников

взаимное истребление, полыхнувшее по лагерям и тюрьмам в конце 40-х, как чума.

Изменники, раскольники, отступники были в любом сословии во все времена, но редко

бывало, чтобы праведники оставались порой в меньшинстве. Раскол среди воров

обозначился еще в годы войны. Добровольцы призывного возраста появились сразу –

свобода светит. По слухам, армия Рокоссовского состояла из уголовников, проверить

трудно, официально уголовников на фронте не было. В «Советской Хакасии»

промелькнула заметка, что в поселке Сора комсомольцы успешно строят большую

обогатительную фабрику – и ни слова о заключенных. Питерский пошел на войну из

лагеря на Урале, и свой четвертый срок получил уже от военного трибунала в Берлине.

В музвзводе он шпилил на аккордеоне, жил в особняке владельца фирмы «Мерседес-

Бенц», по очереди весь музвзвод крутил любовь кто с его дочкой, а кто с его женой.

Вспоминая войну, крепко врали, но дыма без огня не бывает, можно представить, как

они там, в Европе, чистоделы и шмарогоны Гулага, себя показали. Закончилась война,

пошла братва по домам, а там ни пожрать, ни выпить, надо пахать и сеять, строить и

восстанавливать, и всё по карточкам. Да в гробу мы видели такую жизнь, сказали урки,

пускай так прокуроры живут и народные судьи. Быстро стали заполняться лагеря,

власть немногих надо было делить на многих, и снова разгорелся спор: какое право

имели воры брать в руки оружие, наше ли дело защищать власть, если она нам дает

срок за сроком? Обвиняемые не робели – мы взяли оружие, чтобы погужеваться на

воле, мы делали, что хотели, воровали, пили, гуляли по всей Европе. А вот вы не

захотели выйти на свободу. Если вор остался чалиться до звонка, значит, он

подчинился государственному обвинителю и поддерживает его, в таком случае, кто в

законе, а кто нет? Старые урки стояли на своем: оружие можно взять только для