Не жалею, не зову, не плачу...

землю девал, не боялся ли обвала? Могло завалить живьём, как суслика. «Боялся, ну и

чё?» Мы с Питерским планировали штольню, а у него был буквально волчий лаз, еле

пролезешь, да оно и понятно – куда ему вырытую землю девать в штрафной зоне, там

всё на глазах. Что ему теперь грозит? Новый срок. Со дня побега, пояснил надзиратель,

а Наливайко добавил: а я опять сбегу. Станет ли нормальный говорить такое? «Его

лучше в Абакан отправить, – сказал я надзирателю. – Может быть, паранойя,

системный бред. Сколько может человек бегать?» – «Да всю жисть! – весело сказал

Наливайко. – Я ж не як та зверюга, шо у клетки держуть».

Лет этак через двадцать приведут вот так же меня в санчасть, вменяем я или нет,

если столько бегаю. И что я буду говорить? Да то же самое – все равно сбегу! Неужели

нет ничего главнее свободы, неужели нет великого святого дела, чтобы служить ему и в

неволе? Почему человек со своими хвалеными мозгами до сих пор ничего не выдумал?

Когда-то лошадь была дикой, то есть свободной, стала домашней, другом человека,

другом семьи, другом народа, можно сказать. Собака – бывший волк, от волка никакого

толка, если он на свободе, один вред, приручили его, стал он собакой – и теперь от него

только польза и верная служба. Вечером я сказал Володе, что начало штурма придется

отложить, сейчас начнется лихорадка, взвинтят бдительность, проверять будут каждый

клочок земли вблизи запреток, а тут и мы. Отложим не неделю. А через неделю уже

Питерский меня просит: Женя, друг, мне надо готовить большой концерт, давай

перенесем. Нашей свободе мешала просто жизнь, то у меня случай, охота пуще неволи,

то у него. Концерт был замечательный, культбригаду мы пригласили в стационар, в

коридоре понаставили скамеек и табуреток, всех лежачих вынесли, ходячих вывели,

персонал уселся в белых халатах в первом ряду. В оркестре Бармичев, мой первый

операционный крестник. Гремели они на всю Сору – танец Брамса номер пять,

попурри из «Сильвы», фрагмент из «Вальса-фантазии» Глинки. Потом Питерский

начал шпарить стихи, да всё мои да мои, да сплошь лихие, героические,

оптимистические – вспомнить стыдно, и закончил, наконец, так: «К дьяволу все

печали, блажь не мужских сердец. Всё, что имеет начало, будет иметь и конец», после

чего патетически объявил: автор этих стихов находится среди вас. «Женя, конечно», –

сказала Светлана Самойловна, и все приняли без неожиданности, будто знали. Я

смотрел на Сашеньку, она сидела рядом с Вериго, оглянулась на меня, приподняла обе

ладони вместе и двумя указательными пальчиками изобразила аплодисменты, будто

соединила, замкнула контакты. Это что – намёк? Я просто ошалел. Побеги – ко всем

чертям! Разве я могу куда-то, неизвестно куда бежать из такого родного мне

коллектива? А тут ещё Златкин с новой парашей. Его друг, профессор из Москвы,

доктор наук, член комиссии министерства юстиции, в письме дал понять, вот-вот будет

новый кодекс. Максимальный срок отныне восемь лет, никаких уже двадцать пять и

пять, все дела будут пересмотрены с целью снижения, расстрел отменяется. Новый

кодекс будет утвержден на XIX съезде ВКП(б). Сталин знает, сколько нас, гавриков,

околачивается сейчас по лагерям и работает через пень колоду. Новый кодекс нас

выпустит, и мы ринемся вместе со всем народом ускоренными темпами строить

коммунизм.

Человек рыпается бежать, когда ему есть откуда и есть куда. А на воле он уже не

рыпается – некуда, разве что, как я в детстве, в жаркие страны.

16

«Фершал!» Я оглянулся – в чём дело? – «Поди сюда». Стоит возле койки в углу

приземистый, низенький, халат до пола, лицо приметное: висячий нос, квадратные

скули и продольная глубокая ямка на подбородке. Я не спеша подал лекарство одному

больному, подал другому, после чего спросил низенького, что ему нужно. «Поди сюда,

сядь». – Он кивнул волевым подбородком на свою постель. «Медицинскому

персоналу не положено сидеть перед пациентом», – холодно отчеканил я. А он мне:

«Ты прямо со мной, как Кум». Не только лицо, но и поза его заслуживала описания –

серый халат запахнут и подпоясан, одна рука за спиной на пояснице, другая заложена

за борт халата. Чего-то еще не хватало, самой малости, чтобы я догадался, на кого он

похож.

«Фершал, к тебе вопрос, – высокомерно продолжил он. – Отчего умер Наполеон

Великий, император Франции?» Че-ерт побери, так он же Наполеон, как я не допёр

сразу! «На нем треугольная шляпа и серый походный сюртук». Может быть, он еще и

француз ненароком? Есть у нас в лагере румыны, венгры, поляки, немцы, калмыки,

почему бы не быть французу?

«Не знаю», – сказал я, а низенькому только это и нужно было, он просветил меня,

а также и всю палату: Наполеон умер от рака 5 мая 1821 года, он его получил в

наследство от отца. По завещанию, великий полководец оставил своему слуге