Не жалею, не зову, не плачу...

власти, кровавых палачей с партбилетом в кармане. Но это он сейчас стол такой

боевой, закаленный, а когда сел в моем возрасте, наверняка обращался к дорогому и

любимому. Многие делали это тайком, а наяву бравировали, гонор давили, принято

было как среди блатных, так и среди политических, показывать свою несгибаемость. И

кто-нибудь молодой, наивный клевал на эту мякину, и у него слово не расходилось с

делом, – это была трагическая фигура в лагере. Да и на воле тоже. Говорили о должном

и требовали служения идеалу, хотя сами не служили и фразой охмуряли других.

«Лучше рвануть в побег, чем унижаться перед палачами», – подвел итог Фефер.

Я ушел, и ночью, в том кратком промежутке между явью и сном, впервые

подумал о побеге. Как раз сегодня вскрывали в морге гипертоника с двадцать седьмого

года рождения. Бесславно отдал концы мой ровесник и будто наказ мне дал – бери

судьбу в свои руки, иначе вот так и сдохнешь. В восемнадцать лет я пошел наперекор

обстоятельствам и ушел от мерзкого майора Школьника, от болезни, от безнадёги, – я

совершил подвиг. Если бы я смирился тогда и не рванул, то сейчас мои кости

догнивали бы на Чирчикском кладбище. Я снова себя спасу, снова рванусь к смыслу, к

цели. Если меня опять найдут, я все равно успею чего-то достичь, не буду таким

простодырым, каким был перед Сухановой.

Всё недаром, говорили древние, все недаром! Решено – побег! Через подкоп.

Знаю, откуда его начать, знаю, с кем. Теперь спать. Спокойной ночи, Женька, он же

Иван. В скором времени у тебя будет третье имя.

Побеги у нас бывали. Я помню, как свистели пули возле медпункта в 12-м

бараке, когда Цыганков замкнул провода запретки и пошел на рывок. Молодец, мужик,

ловко сделал перемычку, и весь лагерь погрузился во тьму. Правда, поймали его на

другой же день и завели новое дело. Я потом говорил с ним. Основательный парень, с

характером, о сделанном не жалел. У него двадцать лет, отсидел он два и рванул. Ребро

сломали при задержании, но у человека их двадцать четыре. Еще был побег в самые

первые дни, когда я ходил на общие. В Ольгином логу строили жилые дома и трое на

грузовике рванули прямо на оцепление и под грохот автоматной пальбы за какие-то

секунды скрылись из глаз, только пыль осталась. Зека радовались удаче, расписывали

подробности, гадали, где теперь счастливцы гужуются, один из них шофер, второй

инженер-строитель из Прибалтики, у обоих по двадцать лет, а с ними старый вор из

Ростова, у него два года. Потом дней десять спустя идет развод утром, двигаем мы

бригада за бригадой в сторону вахты, там стоит Папа-Римский в кителе, с планшеткой

и в черных перчатках. А сбоку возле запретки на сбитых досках лежат три трупа,

причем один конец дощатого настила высоко поднят, как экспонаты лежат, чтобы

идущие мимо зека хорошо их видели – шофёра, инженера и вора. У одного из них

снесен был череп, вместо головы бурый пенёк из спекшейся крови, затылочная кость и

нижняя челюсть. Лежали в рванье, в крови, в грязи, убитые ружейными выстрелами в

упор. Папа-Римский кричал: «Р-равнение направо! Всем головы направо! Вот что ждёт

каждого!» Идем, топаем, смотрим на живой, так сказать, пример, хотя и мертвый,

жутковатое зрелище – три каких-то продолговатых месива из серой массы. Видел я

трупы в анатомичке, в прозекторской, у них были руки, ноги, голова, черты лица, но

здесь… Бригады шли мимо, бормотали матерки, зло острили. Вряд ли кто испугался,

взял себе на зарубку. Когда думаешь о себе, такие примеры не действуют. Не может

человек жить в неволе, не должен. Все настоящие герои бежали, взять хотя бы Жана

Вальжана из романа «Отверженные». А граф Монте-Кристо? А сам Иосиф

Виссарионович шесть раз бежал – и ничего, вождем стал, отцом и учителем. А мой дед

Лейба? Нет, только бежать, вся история учит этому и география. Мы не рабы, рабы не

мы. Хватит терпеть произвол, то тебе позволяют зачеты иметь, то их тебе спишут ни за

что, – нет, братцы-кролики, мне пора кончать. Соберу компанию и начну подготовку.

Первый, конечно, Волга, срок у него маленький, но он пойдет из принципа, как и

положено вору в законе. Он будет рыть на ощупь, вслепую, как крот. Правда, есть

опасность, рыть он совсем не будет, пошлет шестерок, а можно ли такое дело доверять,

кому попало? Надо подумать. Вторым будет Володя Питерский – новая фигура в моем

романе. 1 мая КВЧ закатила грандиозный концерт, особенно отличался один мастер на

все руки, совсем незнакомый, отлично играл на аккордеоне, пел и плясал, клоунаду

разыгрывал, сразу видно – талант и профессионал, по меньшей мере из Москвы артист

или из Ленинграда. Он действительно оказался с Лиговки, Шурупов привел его к нам в

санчасть, и мы быстро сошлись. Я удивлялся, почему другие не видят, не ценят

исключительный его артистизм, я слов не находил от восхищения. А мне в ответ: в