Не жалею, не зову, не плачу...

унизить. Неужели каторжным было легче на царском Сахалине, чем нам сейчас в

исправительно-трудовом заведении нашей социалистической родины? Да нет, тяжелее

им было, гнали их на край земли не в вагонах, а пешими, да еще кандалы были, розги.

Революция избавила народ от телесных наказаний, так в чем же дело? Самодержавия

нет, но куда девалось самодержание, ведь без осанки и конь – корова. Не только в

красоте дело, в стати, но в естестве. Почему тогда было естественным выше держать

голову? И почему сейчас стало естественным вдавить ее поглубже в плечи, опустить

темя свое пониже ключиц, лишь бы скрыться – от чего? От светлого будущего. А ведь

жить стало лучше, жить стало веселей, каждое утро мы слышим по радио на всю зону:

«Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не

знаю, где так вольно дышит человек». Особенно умиляют слова «где так вольно

дышит». Стоит Советский Союз на разводе, десятки тысяч, миллионы нас перед

начальниками, перед конвоем, не люди стоят – хмыри, близнецы-обезьяны. «Первая

пятерка! Вторая пятерка!» От Белого моря до Черного и от Бреста до Владивостока.

Как это произошло и когда? Не было ведь команды убрать головы, сами убрали. С

глазами, ушами, мозгами. Не видеть, не слышать, не думать… «Мы не можем ждать

милостей от природы…» Переломили ее, перемолотили. Сколько же лет прошло

революционной ломки? Тридцать с небольшим. Согнуть тело означает прежде –

согнуть дух. А ведь мы первыми в мире освободились, мы буржуев скрутили в бараний

рог, уничтожили их как класс, перебили как мух – так какого же хрена сами теперь

сгибаемся-загибаемся?! Будто отмерли у нас мышцы спины. Надо же так дубасить по

анатомии и физиологии, чтобы могучие спинные мышцы, держащие позвоночник, из

разгибателей превратились в сгибатели. Мы сделали огромный шаг в сторону своих

предков, и впереди для нас маячит одна поза – на четвереньках.

Тоска… Сидели однажды в закутке возле летней кинобудки под вечер, курили

анашу, передавая косяк по очереди. Кстати, я не курил, не чифирил, сразу мутило,

тошннло. Вспоминали прежнее воровское житьё. Саня Бес, лет тридцати, совершенно

беззубый, челюсть розовая, как у семидесятилетнего, рассказывал, какие классные

были карманники и какое это искусство! Вытянешь цепочку, одним движением пальцев

– круть! – свернешь сверху дужку, часы падают в твою ладонь, а цепочка хозяину

остается, пусть спасибо скажет, если она простая. А если золотая, пишешь мойкой

петлю и тогда уже с цепочкой тянешь. От анаши Бес окосел в прямом смысле, глаза его

разъезжались в стороны, как жуки на воде, и он вдруг заговорил со мной как гадатель-

прорицатель: «Вот выйдешь, Женя, на свободу, ро-оман про нас накатаешь. Девушки

будут читать, письма тебе присылать. Полный зал народу будет тебя встречать, хло-

опать тебе будут и в глазах у них слё-ёзы. А книгу твою будут давать на одну ночь, с

возвратом. Как лампу». Ему виделась такая чудная картина, он будто мою мечту

транслировал, хотя я совсем на него не похож. Откуда ему знать про эти залы,

аплодисменты, восторги, а, главное, как лампу на ночь, это же прекрасно! «Будешь

вспоминать, Женя, как мы тут в Соре под мусорами ходили, сидели на бугорке, кайф

ловили и песни пели. И меня вспомнишь, Саню Беса. – После этих слов прогремели

совсем неподалёку два салюта, будто подтверждая его историческую правоту, и от

вахты побежали надзиратели в сторону Шизо. – Петарды хлопают, – пояснил Саня. –

Фули нам пули, когда нас дробь не берёт».

…И всё, что он говорил, сбудется. Ты выйдешь на волю и напишешь книгу, потом

и вторую, и пятую, и десятую. И вот эту напишешь – главную. А потом настанет день,

когда тебя уже не посмеет тронуть ни милиция, ни конвой, ни трибунал и ни Папа-

Римский – ты станешь сенатором на своей родине, лицом неприкосновенным. И

поедешь в Европу, мальчик Ваня, крестьянский сын, ныне сын Гулага, з/к Щеголихин;

и в Париже, в Люксембургском дворце, в Сенате Франции ты будешь заседать в зале

Виктора Гюго, за его столом, слушать приветствия на французском и русском, а сбоку,

в нише будет стоять тяжелое кресло с золотым вензелем на малиновом бархате –

кресло Наполеона…

А пока ты ничего не знаешь о такой сказке, считаешь дни за колючей проволокой

на руднике в Хакасии, и рядом с тобой особые кореша, отборные, о них написал

Сергей Есенин: «Затерялась Русь в Мордве и Чуди, нипочём ей страх. И идут по той

дороге люди, люди в кандалах. Все они убийцы или воры, как судил им рок. Полюбил я

грустные их взоры с впадинами щёк…» Сидеть тебе еще 6 лет и 3 месяца – терпи

дальше. Ибо в Писании сказано: землю унаследует кроткий…

Уже в холода, после ноябрьских, пришел к нам завпарикмахерской, старый вор

Илюша Монте-Карло, лысый, в очках, профессор по виду или замминистра